Утомленные китчем

Парадоксы московской арт-сцены бывают куда как эффектней самого искусства. Когда Московский дом фотографии при большом стечении интеллектуальной публики открывал в цокольном этаже (или, попросту говоря, в подвале) Манежа выставку европейских звезд «Пьера и Жиля», в основном помещении шла очередная ярмарка с медовыми стендами. Приоритеты, что называется, налицо: фотоискусству нашлось место на обочине торговли (это как раз и есть тема биеннале, в рамках которой привезли французов), а и сами картины «П&Ж» казались остаточным явлением от медовой патоки, текущей с верхних этажей.

Так или иначе, радости публики на открытии не было предела: эти образы созданы, чтобы ими наслаждались, чтобы их намазывали толстым кремовым слоем поверх вернисажных голов.

Продукцию «Пьера и Жиля» оценивают через призму одного всемирного явления, которое одинаково звучит на всех языках, но так до сих пор и не объяснено. Речь идет о китче. Словечко, происхождение которого затерялось в английских кухнях (kitchen), служит для обозначения всякого рода дурновкусия с налетом массового гипноза. Чтобы вещь была китчевой, она должна быть как можно более привлекательной, созданной ради того, чтобы нравиться (ее практическое использование стремится к нулю), а самое главное рассчитанной на народные массы. Оттого самый цвет китча производится в фабричных условиях – будь это советские плюшевые коврики с оленятами или католические иконки на фотобумаге.

Именно эти иконки массовых «фантазий о прекрасном» 30 лет назад Пьер и Жиль взяли в качестве отправного пункта своей игры. Они создавали постановочные снимки, которые затем подвергались тщательному ретушированию и раскрашиванию, пока не достигали состояния блестящей конфетной обертки. Плюс к тому создавали не менее выдающиеся рамы – в одном случае «под старину», в другом – из дутого стекла, в третьем вообще из бумажных цветочков или французского флага.

Быть бы дуэту парижским аналогом Александра Шилова и получать бы заказы от мэрии или на манер Екатерины Рождественской работать в богатом глянце. Однако игра пошла совсем не на том поле, где она обычно идет в таких случаях. На фотокартинах во всей приторной красе представали соблазнительные морячки, обнаженные юноши-Ганимеды, игривые ковбои (сильно задолго до «Горбатой горы») и, в качестве дополнения, поп-звезды, пребывающие в большой чести у гей-сообщества (от Мирей Матье до вездесущей Мадонны). В этом странном сдвиге – от массовости к «меньшинствам» – и заключается ироничный подтекст всех произведений «Пьера и Жиля». Это бесконечная травестия высокого и низкого, религии и секса, мужского и женского. В последних работах не обошлось даже без политики: среди блистательных моделей возник обнаженный араб с автоматом в свете розовых и красных компьютерных пикселей. Рядом – французские футболисты, приветствуемые неистовством трибун («Франция – чемпион!»). Футболисты Пьера и Жиля пошли дальше Бекхэма и позируют категорически без трусов. Естественно, не обошлось без привычного набора «Шалопаев» – уличных мальчиков, чьи портреты словно выхвачены из порнографических открыток.

Экспозиция парижских див такого уровня и размаха в Москве проходит впервые. Однако впечатление она производит очень странное – словно рассматриваешь слишком знакомые и предсказуемые вещи. И главная эмоция здесь даже не восхищение, и уж тем более не возмущение, а снисходительное умиление. И дело не в том, что «Пьер и Жиль» намеренно работают «под ретро», где всякие живые чувства тонут в тотальной иронии. Дело в метаморфозах, случившихся с самими работами художников, оказавшихся в новой среде. Во-первых, даже в России (не говоря уже о Западе) гей-культура перестала быть маргинальной и вместе с творчеством Бориса Моисеева и ему подобных травести потеряла последнее очарование запретности. Во-вторых, «Пьер и Жиль», хотят они того или нет, теперь уже не просто художники, но еще «звезды», часть той самой поп-культуры, над которой они иронизируют. И в этом как раз ирония китча – он умеет выкрутиться из сложной ситуации. По прошествии времени он перерабатывается сначала искусством, а потом мутирует в новые формы «элитарного» и «модного», или попросту в гламур. В то, чего у нас уже хватает и что с особым упоением культивирует Дом фотографии.