Лев Толстой как зеркало

Анна Берсенева

Лев Толстой присутствовал в моей жизни всегда. «Косточка» и «Лев и собачка» - почти подсознательные явления детства. «Анну Каренину» я впервые прочитала лет в десять и до сих пор думаю, что прекрасно поняла ее тогда, просто потом понимание менялось с каждым новым прочтением - так же, как понимание жизни меняется с каждым прожитым годом. «Войну и мир» перечитывала каждое лето с не слабеющим ощущением счастья. Притягательность Толстого была так сильна, что я читала не только у него, но и о нем буквально все подряд - о его детстве, его Ясной Поляне, его Софье Андреевне, его детях, его вегетарианстве...

Пока однажды не поняла, что больше не воспринимаю ничего в духе «графиня изменившимся лицом бежит пруду», потому что прав Набоков: истинная жизнь писателя - его творчество. После этого хотелось читать о Толстом только у Шкловского и Эйхенбаума, и совсем не интересно стало, ел ли он котлеты.

Так что книгу Андрея Зорина «Жизнь Льва Толстого: опыт прочтения» (М: Новое литературное обозрение. 2020. Перевод с английского А. Зорина) я могла бы и вовсе пропустить - ну сколько можно о его жизни! Если бы не фраза, которая попалась на глаза сразу же, как только я открыла книгу наугад и прочитала о друге, издателе и последователе учения Толстого: «Как и многие религиозные визионеры, Чертков обладал редкой деловой хваткой». Таких наблюдений, цепляющих внимание своей концентрированной точностью, в книге Зорина множество. Но все-таки сила ее не в них, а в той простоте, в которую сложность толстовской сущности уложена, как тугая пружина в часовой корпус минималистского дизайна.

Каждый, писавший о книгах, да и об искусстве вообще, знает, как трудно давать определения сущностные и краткие. Андрей Зорин делает это блестяще. Вот, например, как он пишет о позднем Толстом: «И все же Толстому хотелось написать для образованного читателя произведение, которое было бы настолько же психологически глубоким и убедительным, как «Анна Каренина», и настолько же сухим и нравственно однозначным, как «Книги для чтения». Этого невозможного синтеза он сумел достичь в рассказе «Смерть Ивана Ильича».

Читая книгу Андрея Зорина, я постоянно замечала, что он укрупняет в общеизвестных, казалось бы, явлениях, связанных с Толстым, те обстоятельства, которые придают им новый масштаб. Так, все знают, что в 1891 голу Толстой занимался борьбой с голодом. Но я как-то не осознавала, что он не просто боролся с тем, к чему нигде «политическая система, социальные структуры и правящие круги не были подготовлены так плохо, как в России», но стал центром всех частных инициатив по борьбе с голодом. Причем не только российских - к тому времени Толстой был в мире самым знаменитым из живых писателей, и его призыв о денежной помощи имел поэтому бОльшую общемировую силу, чем мог бы иметь любой призыв любых властей предержащих. В течение нескольких месяцев он - лично! - абсолютно частным образом, под свой открытый отчет собрал больше миллиона рублей. Любимое наше сравнение с тем, сколько тогда стоили лошадь и корова, позволяет понять масштаб. И, кстати, это очень понятно молодым современным людям, знающим волшебные возможности краудфандинга.

Вообще, Зорин помещает в фокус своего исследовательского внимания многое из того, что сейчас делает мировоззрение Толстого просто-таки ультрасовременным, и снова - в общемировом смысле. Когда американский экономист Генри Джордж, один из самых известных социальных теоретиков конца XIX века, создал учение, представлявшее собою синтез социалистических и либертарианских идей, Толстой сразу же понял его перспективность. Суть этого учения - соотнесение технического прогресса с социальным состоянием общества, национализация земельной ренты для поддержания системы социальной защиты. Все это и сейчас связано с ключевыми экономическими и общественными проблемами. И Толстого не подвело чутье на актуальность столь же острую, сколь и вечную. Собственно, и само толстовское учение, как замечает Зорин, представляет собой «поразительную по логичности и последовательности систему религиозной, моральной, политической, социальной и экономической философии».

Он вообще не боялся социальности. Нынешним снобам от искусства Зорин напоминает, что текст «Анны Карениной» буквально «вбирал события, разворачивающиеся по мере его написания», причем и события политические. То есть для читателя-современника роман отвечал формуле советских юмористов «утром в газете - вечером в куплете». И где теперь советские юмористы с их натужной актуальностью? А «Анна Каренина» не сходит с экранов и театральных сцен всего мира, причем в самых авангардных вариациях, и социальность текста этому только помогает.

Учитывая, что Андрей Зорин - профессор Оксфордского университета, велик соблазн написать, что интеллектуальная ясность и элегантность его книги является приметой английской исследовательской традиции.

Воздержусь от броских определений. Но то, что в очень небольшой книге он написал о жизни Льва Толстого с необыкновенной полнотой, потому что взглянул на каждое, в том числе и бытовое ее событие, через магический кристалл его произведений, - для меня бесспорно.