Кинорежиссер Кира Муратова

– Кира Георгиевна, как ни странно, но ваш последний фильм «Мелодия для шарманки» не вышел в широкий прокат, поскольку это якобы депрессивное кино. Причем это не первый случай, когда ваш фильм не попадает в широкий прокат. На ваш взгляд, почему зрителей оберегают от ваших работ?

– Это нужно спросить у Господа Бога, а не у меня: почему он создал мир таким несправедливым и жестоким, а с высоты своего положения всем этим любуется? Что же касается моего отношения к миру, то я не думаю, что сейчас он более ужасен, чем был когда-либо раньше. Это трагизм на молекулярном, а не на социальном уровне. Наша жизнь трагична со времен императора Нерона, и об этой трагедии нужно говорить, ведь печали и страданий в ней гораздо больше, чем юмора и счастья.

– Вы продолжаете снимать фильмы на Одесской киностудии, которая переживает сегодня не лучшие времена. Неужели вам никогда не хотелось уехать в более успешный город для кино?

– Нет, не хотелось. Возможно, это несколько странно, что я столько лет живу в Одессе, не будучи коренной одесситкой. Но мне здесь очень комфортно. И только здесь я могу снимать кино таким, каковым его чувствую. От себя не убежишь, ведь все глубокие причины того, что происходит с каждым из нас, – они внутри нас. Когда происходит трагедия в твоей жизни, то внутренние причины всегда находят союзников. Иными словами, чтобы изменить окружающий мир, нужно изменить себя. И когда я могла это сделать – действительно, добивалась успеха. Фильмы выходили в широкий прокат. Конечно, людям испокон веков свойственно переезжать из одного места в другое, но я не понимаю, зачем куда-то ехать, чтобы снимать кино?

– И все же вы остаетесь российским режиссером, бываете в Москве на фестивалях, снимаете столичных артистов. А как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в российском кинематографе? Это и раздел государственных денег по главным киностудиям, и возникновение новых киносоюзов…

– Вокруг кино всегда есть некая тусовка, которая вырабатывает светскую жизнь, отвратительную моей природе. Иногда я вынуждена там участвовать, но для меня это всегда печально. Вот и весь мой ответ. Хочу напомнить, что я человек перестройки, и этим все сказано.

– Что вы имеете в виду?

– До перестройки мы ничего не могли сказать без страха, и то время жизни мне не могло нравиться. Все разговоры, что деньги – плохо, а цензура – хорошо, – полная белиберда. Деньги – общебиологический регулятор, и то, что зрителю нравятся одни фильмы, а не другие, – это биологическое свойство человека. Когда какие-то существа, не любящие искусство, диктовали мне, что должно быть в моем фильме, а чего не должно быть, мне это казалось и до сих пор кажется противоестественным. На компромиссы со своей совестью я не пойду, какой бы чиновник меня об этом ни просил. В июле в Одессу приезжал кинофестиваль, где мне хотели вручить почетный приз за вклад в мировой кинематограф. Но этот фестиваль не захотел показать (просто показать!) мой фильм «Мелодия для шарманки». Тем более что автор фильма живет в Одессе. Признаюсь, это обидно. И я отказалась от награды.

– Какой вам видится наша молодежь, любите ли вы с ней общаться?

– В Древнем Риме еще говорили: «В наше время дети не уважают своих родителей». Время и молодежь всегда одинаковые. Жестокость и трагизм, подчеркиваю – на молекулярном уровне, всегда были и будут. Случаются моменты, когда происходят маленькие просветления, скорее всего экономические, и какой-то части населения начинает казаться, что жить стало лучше, жить стало веселее. Я так не умею смотреть на вещи. Каждое время одевается в свои одежды. 20 лет назад, когда вышел мой фильм «Астенический синдром», мне говорили: «Какой ужас!» Хотя я согласна, что реальность в «Синдроме» намного страшнее, чем в «Мелодии для шарманки». Повторяю, в каждом времени свои одежды, а скелет и организм человека – одинаков: два уха, два глаза, две ноги, две руки.

– Раз «каждое время одевается в свои одежды», значит, помимо скелета есть еще нечто другое, что свидетельствует о том или ином времени?

– Время определяется по тому, как люди относятся к детям, к животным... С этой точки зрения ничего не изменилось. Это правда, что я всегда с удовольствием наблюдаю, во что одеты люди. Пойдите на Киевский вокзал или, например, в зал ожидания провинциальной станции, – и вы заметите разницу. Сейчас некоторые одеваются лучше. Может, это поверхностно, но мне так кажется. Да и питаться, возможно, многие стали лучше, чем раньше, но разве это показатель времени? Надеюсь, что в моих фильмах, которые делаются по принципу винегрета, зритель находит некую гармонию. Но как снимешь что-то горькое, потом хочется сладенького, а потом – солененького… У меня должно возникнуть желание, даже вожделение что-то сделать. Очень многие вещи мне нравятся, но они не проникают в мою печенку или селезенку и поэтому не становятся пищей для картины.

– Неужели вам необходимо будущий фильм пропустить через многие органы? Может, достаточно головы или сердца?

– У раба, а я считаю себя рабом кино, должны быть задействованы все органы. Когда после окончания ВГИКа я только начинала работать в кино, то чувствовала себя свободной птичкой. Но сейчас понимаю, что не могу существовать, не снимая кино, а значит, это вид рабства. Если тебе не хочется ничего в данный момент снимать, то испытываешь ощущение полной потерянности. Ты не понимаешь – кто ты, зачем и куда идти. Уже много лет ощущаю себя запрограммированным на кино компьютерным персонажем. Причем запрограммировал меня еще во ВГИКе мой любимый учитель Сергей Герасимов, который раз и навсегда захватил меня своей железной лапой. Вот так и нахожусь в рабстве. А зависимость моя от кино, как у наркомана. Мой организм поражен кинематографом полностью, без надежды на выздоровление.

– Из женщин-режиссеров России и Украины только вы и Лариса Шепитько прославились острыми, реалистичными, жесткими картинами. Чувствуете в Шепитько соперницу?

– Я очень люблю фильм Шепитько «Крылья» – один из самых моих любимых вообще. Ларису я хорошо знала в молодости, и поэтому она для меня, конечно, сестра. А в жизни Шепитько была не такой суровой, как на съемочной площадке.

– Лариса Шепитько верила в мистику и рок, а вы?

– Я не знала Ларису как мистика, не видела в ней этих проявлений, хотя все возможно. Сама я в мистику верю, но стараюсь ей не поддаваться. Мне ближе версия, что судьба – это характер человека. А вообще я не советую женщинам заниматься режиссурой. Это очень тяжелая профессия. Она очень тяжела во всех отношениях и для мужчин тоже. Но для женщин еще больше. Пожалуй, во всем отечественном кинематографе я бы выделила только двух режиссеров-женщин – Ларису и себя.