Председатель суда общественного мнения

Так один из родителей русского народничества Николай Михайловский назвал именно редактора и издателя еженедельного сатирического журнала «Искра» поэта Василия Курочкина, вовсе не претендовавшего на великую роль в истории, а не Льва Толстого, коему величие досталось вроде бы от природы. При всем уважении к правой, карающей церковное и государственное лицемерие длани – деснице Льва Николаевича, Михайловский отмечал слабость его шуйцы – левой длани, растущей из сердца и поддающейся больше сентиментальности, нежели разуму. Чем же заслужил Курочкин такое высокое звание от одного из хранителей совести разночинской интеллигенции, понимавшего как нравственный долг защиту бесправного народа?

Курочкин безошибочно почувствовал, что еще не назрело время политической победы над правящей бюрократией, но ее можно победить нравственно, постепенно обезвластив самым надежным оружием – презрительным смехом. Беззубо хихикающие журнальчики и юмористические листки типа «Весельчака» лишь приятственно ублажали подремывающую совесть, как крепостные девки деревянными чесалками – помещиц.

Кто знает, может быть, княгиня В.А. Шаховская, у которой в услужении была дворовая семья родителей Василия Курочкина, несмотря на свою образованность и доброту, использовала его мать для этого не самого тяжкого, но весьма унизительного занятия. Отец будущего редактора «Искры» был используем «по делам письменным». Княгиня была женщина благодарная и в 1813 году дала семье Курочкиных вольную.

Поздние дети, погодки Коля и Вася, родились уже не крепостными. Как наследники отца, к тому времени ставшего коллежским советником, они оказались первыми потомственными дворянами в их роду. Однако и Коле, ставшему доктором, и Васе, обучавшемуся в Дворянском полку, в конце концов суждено было оказаться рядом, плечом к плечу на другом поле сражений, которое называлось русской литературой. Их объединило общее детище – «Искра», самый острый сатирический журнал за всю историю России. В жилах новоиспеченных дворян, не давая им покоя, билась все-таки не голубая, а крепостная кровь их отца.

Как свидетельствовал критик и историк литературы Александр Скабичевский, «Искра» сделалась грозою для всех, у кого была нечиста совесть». От этой кусачей «Искры», неведомо откуда залетающей за шиворот даже расшитых золотом вицмундиров, сгорали многие карьеры. Журнал чудом выживал на протяжении 14 лет – с 1859-го по 1873 год, став несгораемым в критическом огне бумажным воином.

Замысел Курочкина был точен. Журнал помог спасти гражданское достоинство тем читателям, кто не осмеливался вступить в прямую схватку с монархией, но морально освобождался смехом от накопившейся невысказанности. Смех объединял людей, презиравших показной патриотизм, превратившийся в кормушку при власти, православную олигархию, вбивавшую в легковерные головы, что любая власть от Бога и ей надо повиноваться, зазнайскую ксенофобию, чурающуюся европейской просвещенности. Журнал мгновенно получил поддержку рублем – от подписчиков, рукописями – от писателей, среди которых были Герцен, Некрасов, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, и может быть, самым главным – информацией – от множества корреспондентов-добровольцев изо всех медвежьих углов России, откуда за ушко да на солнышко, подцепив остреньким перышком, вытягивали на свет Божий губернских царьков и взяточников. Мемуаристы единодушно удостоверяют, что «упечь в «Искру» было ходячим выражением шестидесятых годов, ибо это означало моральный приговор точно так же, как «попасть в «Колокол».

То же самое впоследствии означало и для «колоссов соцреализма», еле державшихся на предательски глиняных ногах, – попасть под заслуженно беспощадную критику «Нового мира», руководимого поборником советского народничества Александром Твардовским. За это Твардовский и поплатился: у него отобрали журнал, который был его нравственным самооправданием за воспетую им в середине 1930-х годов коллективизацию, загнавшую его родителей и братьев в ссылку.

Несмотря на откровенно издевательскую интонацию, принятую в курочкинской «Искре», как только разговор заходил о самодержавно-бюрократических порядках, – ее не запрещали довольно долго. Так и при советской власти не остановили выхода одного из самых абсурдно метафорических романов «Двенадцать стульев», ибо его гениально глумливыми страницами мазохистски наслаждались даже советские начальники, думая, что это не про каждого из них, а только про соседей по коридорам власти.

Именно в «Искре» был напечатан осовремененный Василием Богдановым первый вариант народной песни «Дубинушка». В «Искре» же была опубликована знаменитая карикатура «Прием журналов в рекруты», где Некрасов, даже поднагнувшись, никак не может пройти в благословенную властями обитель разрешенных изданий. Подпись гласила: «Не подходит: целой головой выше мерки». Там же помещен сатирический шедевр Дмитрия Минаева «Совет» с циничным эпиграфом: «В собственном сердце и уме человека должна быть внутренняя полиция…», – эпиграфом, который как нельзя лучше подошел бы к действиям и рекомендациям нынешнего имиджмейкера Глеба Павловского, запечатленного однажды на газетной фотографии показывающим фигу интеллигенции с хамским обещаньицем: «Вот что вы все, демократы, получите!»

Кстати, о фиге. Полезно-таки иногда перечитывать старинные, но не стареющие русские сатиры. Что в нашей русской литературе впечатляет, так это удручающая бессмертность одной и той же политической тематики. «Искровец» Николай Ломан, печатавшийся также под псевдонимом Гнут, навлек на себя эпиграмму: «Судьбой ты мало избалован – Порою Гнут, порою Ломан». Так вот, еще в 1860 году в стихе «Перед Милютиными лавками» он пророчески предугадал появление такого типажа, как г-н Павловский, и ответил ему наперед: «Так облегчи, Господь, вериги Тому, кто много претерпел, Кто в здешней жизни, кроме фиги, Других плодов еще не ел».

Самым крупным поэтом «Искры» был, конечно, ее главный редактор. Курочкин блистательно переводил Беранже, щедро подарив ему вторую жизнь на русском языке. «Старый капрал», «Знатный приятель» – это так звонко и легко по-русски! Не верится, что перевод. Курочкин дивно русифицировал французское название «Monsieur Judas» («Месье Иуда»), поменяв его на «Господин Искариотов» и превратив, боюсь, в вечный памфлет на наших отечественных шовинистов. Да, впрочем, разве они не одинаковы во всех странах? Шовинизм – это самая дешевая возможность для всех ничтожеств чувствовать себя выше других. Шовинисты не считают грехом ни доносы, ни убийства. «А если что не так – не наше дело: / как говорится, «родина велела».

«Как говорится» поставлено Булатом Окуджавой не случайно. Шовинизм – это оскорбление родины. Недавние воронежские убийцы студента-перуанца, который мечтал стать архитектором, не поняли, что они в этот момент были антипатриотами. Родина для них не страна людей, а собственный шовинизм, стольких людей растоптавший и всегда готовый растаптывать их и дальше. Но, может быть, они вдумаются в то, что совершили, и ужаснутся? Ведь они же в глазах многих людей на земле растоптали веру в Россию.

У нас еще нет той демократии, за которую своим бесстрашным пером сражался председатель суда общественного мнения Василий Курочкин вместе со своими соратниками. Будет ли она? Если оглядеться, то на земном шаре идеальных обществ нет нигде, потому что нет идеальных людей.

Но все-таки прекрасно было бы, если бы в нас выжила хоть искорка надежды от «Искры» Василия Курочкина…

Господин Искариотов

Господин Искариотов –
Добродушнейший чудак:
Патриот из патриотов,
Добрый малый, весельчак,
Расстилается, как кошка,
Выгибается, как змей…
Отчего ж таких людей
Мы чуждаемся немножко?
И коробит нас чуть-чуть,
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов, –
Подвернется где-нибудь?

Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.
Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!
Проводник святых идей!»
Но кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов, –
Приближается сюда.

Без порывистых ухваток,
Без сжиманья кулаков
О всеобщем зле от взяток
Он не вымолвит двух слов.
Но с подобными речами
Чуть он в комнату ногой –
Разговор друзей прямой
Прекращается словами:
Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов, –
Приближается сюда.

Он поборник просвещенья;
Он бы, кажется, пошел
Слушать лекции и чтенья
Всех возможных видов школ:
«Хлеб, мол, нужен нам духовный!»
Но заметим мы его –
Тотчас все до одного,
Сговорившиеся ровно:
Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов, –
Приближается сюда.

Чуть с женой у вас неладно,
Чуть с детьми у вас разлад –
Он уж слушает вас жадно,
Замечает каждый взгляд.
Очень милым в нашем быте
Он является лицом,
Но едва вошел в ваш дом,
Вы невольно говорите:
Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов, –
Приближается сюда.
<1861>

* * *

Поговорить бы, Курочкин Василий,
об искре декабристов и о той
доленинской взлетевшей без усилий
такой задорной «Искре» золотой.

В Воронеже убитый перуанец
там не пришелся, видно, к шалашу,
а я к золе холодной порываюсь
и у нее хоть искорки прошу.

Поэт народный, плачься по свободам,
которые мы топчем без стыда.
Народниками быть с таким народом
неужто невозможно навсегда?

Меня все финки русские пронзили
и пули все бандитские прожгли.
Не дай мне разувериться в России,
Бог нашей разуверенной земли.

Сброд – это сброд, что воры, что тираны.
Нет правды ни в Кремле и ни в избе.
Но совесть не однажды мы теряли,
а находили в людях и в себе.

Не так уж мне страшна любая сволочь,
а страшно то, что каждый Божий год
(какой он никакой народ, а свой же)
на полмильона меньше наш народ.

И знаешь, брат мой Курочкин Василий,
нам не в Майами надо и не в Крым,
тебе и мне давно пора в Россию –
мы оба еще, кажется, искрим…

Евгений ЕВТУШЕНКО