Возвращение гиперболоидов

Фильм с Энтони Хопкинсом в роли помешавшегося математика и Гвинет Пэлтроу в роли его гениальной дочери вскоре выйдет в российский прокат. Это не первое появление ученого в голливудском фильме – в 2002 году Рон Ховард снял «Игры разума» с Расселом Кроу в роли экономиста, тоже страдавшего психическим расстройством. «Доказательству» вряд ли светит такой же успех, как «Влюбленному Шекспиру» того же Мэддена, но кое-что любопытное в нем есть. Например, подмечено, что простые числа – исключительно сложные математические объекты. Действительно, ряд связанных с ними и элементарных на вид проблем до сих пор не поддается окончательному решению – например, гипотеза Гольдбаха о том, что всякое четное число раскладывается в сумму двух простых. И что простые люди в смысле сложности не уступают простым числам.

Вообще говоря, сумасшедший – классический тип «голливудского» ученого. Литературный его прародитель – Виктор Франкенштейн, создатель «чудища Франкенштейна» из романа Мэри Шелли, кинематографический предок – Ротванг из «Метрополиса» Фрица Ланга, сконструировавший искусственную женщину. Научную базу для существования ученых безумцев подготовил Чезаре Ломброзо в знаменитой книге «Гениальность и помешательство», а готовность масс принять представителей науки в виде психически больных обусловлена страхом обывателей перед гигантскими возможностями науки и комплексом неполноценности обычного человека перед гением («пусть он умнее меня, но он больной, а я здоровый»). При этом нельзя не отметить, что к началу XXI века Голливуд заметно «потеплел» к сумасшедшим ученым: и в «Играх разума», и в «Доказательстве» они вызывают сочувствие. В этом сказывается и политкорректность, и наступившее понимание, что наука, способная причинить людям много бед, в то же время может защитить или предостеречь их. Так, в недавнем фильме «Послезавтра» ученый-метеоролог предупреждает человечество о грядущих холодах.

У отечественного кино отношения с учеными строились иначе. Дореволюционный кинематограф ими не интересовался, а послереволюционный беспокоился только о том, чтобы они пошли служить советской власти, как профессор Полежаев из «Депутата Балтики», а не отвергали ее, как полежаевский ученик-доцент. Другая волна интереса к науке поднялась в кино в конце 40-х годов, когда лысенковщина временно победила генетику, и кинематографисты стали показывать, как из ржи выводится пшеница, а из грязи самопроизвольно зарождается жизнь. Тогда же русским ученым стали приписывать все изобретения на свете, начиная с колеса и кончая паровозом. Третий и последний всплеск увлечения наукой произошел в начале 60-х, вылившись в замечательный фильм Михаила Ромма «9 дней одного года». Баталов, Смоктуновский и Лаврова сделали большое дело – реабилитировали в советском кино интеллигентное лицо, к которому прежний «рабоче-крестьянский» кинематограф относился с классовым недоверием. У нынешнего же времени иные герои, равноудаленные и от ученых, и от рабочих, и от крестьян.

В то же время в игровом кино всегда хватало антинаучных несуразиц. С одной стороны, они возникают из-за феноменального невежества кинематографистов в области науки. «Не знаю, сколько будет дважды два», – сказал Энтони Хопкинс накануне выхода «Доказательства», подразумевая, что математического гения он тоже сыграет как дважды два. С другой стороны, кино, несмотря на свое техническое происхождение, является естественно-магичным, а не естественно-научным, и обожает всяческие иллюзионы. Чудеса то и дело случаются даже в реалистических с виду картинах. Например, в супердраматической сцене «Перл-Харбора», где вода вопреки закону физики поднимается выше уровня моря и затопляет моряков, оказавшихся под высунувшимся на воздух днищем перевернутого судна. Или в «Невидимке» Верховена, где попирается элементарная оптика. Дело дошло до того, что в ряде американских университетов ввели быстро завоевавшие популярность курсы «Физика в кино» и «Биология в кино», на которых студентов обучают по принципу «найди в картине ошибку».