Posted 24 апреля 2011,, 20:00

Published 24 апреля 2011,, 20:00

Modified 8 марта, 06:31

Updated 8 марта, 06:31

«Пусть меня, беглеца, осенит»

«Пусть меня, беглеца, осенит»

24 апреля 2011, 20:00
Любимый миллионами актер и режиссер, Михаил Козаков скончался от рака легких на 77-м году жизни в израильской клинике неподалеку от Тель-Авива. Согласно воле покойного, он будет похоронен в России на Введенском кладбище рядом с отцом. Дата похорон пока неизвестна.

Как многие люди моей профессии, я познакомилась с Михал Михалычем, придя к нему за интервью. Беседа для книги «Режиссерский театр» растянулась часа на три, а визирование расшифрованного текста и вовсе заняло полдня. Взяв листочки с интервью, вооружившись трубкой, пепельницей, карандашом и чашкой кофе, артист выдал мне толстый том зарубежных детективов – чтобы не скучала. В результате я успела прочесть страниц двести сыщицких историй, пока он шлифовал наши десять страничек: местами переставлял фразы, искал более точное слово, менял точки и запятые. Его перфекционизм мог показаться невыносимым, если бы не был так естествен в нем: «Что вы хотите, я же сын отца-писателя и матери-редактора! И потом, я же всю жизнь занимаюсь словом».

«Слова, слова, слова…» – вздыхал его Гамлет. Впервые датского принца Козаков сыграл еще в студенческих отрывках в Школе-студии (партнером был Евгений Евстигнеев – Полоний). Потом именно Гамлет, сыгранный на сцене Театра Маяковского в монументальной постановке Охлопкова, стал не только победой молодого, но уже популярного актера (гремел фильм «На улице Данте»), но и знаковой ролью начавшейся оттепели.

Неправдоподобно красивый принц, точно сошедший с персидских миниатюр, заглядывал, как школьник в конец учебника, в тайну преступления и пугался простоте разгадки подлости власти. Все тонуло в фарисействе, и каждое новое свидетельство тому парадоксально радовало этого Гамлета: я предчувствовал!

Есть поверье, что роли могут нагадать судьбу (как роль Треплева – неутомимому новатору Мейерхольду). Мятущийся принц, выпавший, вырвавшийся из расчисленной колеи родства, любви, дружеских привязанностей, действительно многое определил в судьбе своего исполнителя.

Михаил Козаков определял себя жестко – «перекати-поле». Менял театры, режиссеров, женщин, города и страны. Как вспоминал сам: «Окончил Школу-студию МХАТ, работал у Николая Охлопкова. Я прошел этап «Современника» и МХАТа с Олегом Ефремовым, потом был Эфрос на Бронной, потом «забежал» в «Ленком», попал в Израиль и поработал на чужом языке в Камерном театре, потом вернулся в Россию и занялся антрепризой, сыграл у Петера Штайна… Мне было интересно читать стихи, снимать телефильмы, интересно писать, мне было интересно видеть, учиться у новых режиссеров»…

Многообразие занятий не значило, что он разбрасывался. Режиссура, педагогика, чтецкие программы – все это были разветвления единого корня – актерства, которое он считал стержнем собственной личности. К людям, к профессии, к самой жизни он относился действительно чисто по- актерски – как к партнерам (удачным и не очень), загорался от них и уставал. Легко вживался в ситуации, иногда в них заигрывался… Знал за собой эту склонность к маске, вздыхал, что бывает доволен собой редко: наедине с книгой, с понравившимся собеседником, наконец, наиболее приближается к себе, когда читает стихи – Бродского, Ахматовой, Пушкина. Гармония стихотворных строк уберегала от шершавых прикосновений реальности…

«Я боюсь жизни как таковой. Я это довольно быстро понял. Для меня искусство есть средство побега от жизни», – говорил Козаков. Его «побеги» были блистательны. Во всех своих фильмах – и в мелодраме «Безымянная звезда», и в комедии «Покровские ворота», и в трагифарсе «Визит дамы» – он создавал мир, перпендикулярный нашей реальности. Ему всегда удавались герои «не отсюда»: Гамлет и Шарль Тибо («Убийство на улице Данте»), Сильвио («Выстрел») и дон Педро Зурита («Человек-амфибия»), граф Зефиров («Лев Гурыч Синичкин») и полковник Фрэнсис Чесней («Здравствуйте, я ваша тетя!»), и Грит («Безымянная звезда»), его Шейлок и король Лир (в одноименных спектаклях) – список можно длить. Нельзя было себе представить, что ты встретишь такого Зуриту или Грита на московской улице или в вагоне метро.

Да и реальный Михал Михалыч в суете будней всегда вызывал ощущение сродни появлению какого-нибудь венецианского аристократа среди группы бойскаутов-туристов. Трубка, шарф, неизменная элегантность и тот уровень общения с собеседником, который никак не предполагает ни трепа, ни болтовни. При взгляде на него почему-то вспоминался чеховский доктор Дорн, кумир разрушающихся усадеб, философ, умеющий сказать о себе: «Я прожил жизнь разнообразно и со вкусом, я доволен».

Михаилу Козакову выпала долгая жизнь, насыщенная любовью, друзьями, встречами, творчеством. Он умер, готовя новую программу по Иосифу Бродскому – «Посмертная правота»: «Пусть меня отпоет хор воды и небес, и гранит пусть обнимет меня, пусть поглотит, мой шаг вспоминая. Пусть меня отпоет, пусть меня, беглеца, осенит белой ночью твоя неподвижная слава земная».

"