Потаенный следопыт

Он прожил изгибистую, порожистую жизнь. Обдумывая ее, перетряхивал целый ворох географических названий, с которыми волей, а то и неволей был крепко связан: «Я вспоминаю свою костромскую родину, затерянный городок Грязовец, Верхнеуральск, в которых протекало мое детство. В моем воображении встают песчаные бугры великих степей Казахстана, снеговые вершины Алтая, заросшие багульником сопки Забайкалья, граница с Китаем».

Но начало всему – северный посад, названный по имени игумена Парфентия, основавшего здесь Рождественский монастырь. Из местных преданий почерпнул Сергей Марков глубинную историю странствующих шотландцев, которые еще в XVII веке осели на этих землях, укоренив в России Лермонтовых и Рылеевых.

«Грамоты и легенды О них рассказать могли... Лерманты и Рыленты – Люди Шкотской земли. / Не сосчитать всех звеньев Трудного их пути. На Нею-реку, в Парфентьев Им довелось прийти. / И завели починок Они в стороне глухой, Перепахали су­глинок Березовою сохой. / Сдвинули с места горы, Горе свалили с плеч, Из Джорджей – вышли в Егоры, Нашу познали речь. <...> / Так, без неправды и ябеды, Попросту, без затей, Жили на Севере прадеды Великих русских людей».

У писателя, выстраивавшего жизнь с гордой оглядкой на предков – тружеников и воинов, книжников и путешественников, упрямых мореходов и землепроходцев, привязанность к тем местам, где он долго ли, коротко ли жил, соединялась со страстной охотой к перемене мест. Этот образ жизни был привит отцом – землемером и землеустроителем. Сыну было шесть лет, когда отца перевели с повышением по службе в Вологду. Больше всего, по словам Сергея, этому радовалась бабушка, коренная вологжанка.

– Я при Батюшкове родилась! – не раз с гордостью говорила она.

Через два года – новое назначение отца, теперь уже с понижением: уездный город Грязовец, в полусотне километров от губернского центра. Здесь Марковы прожили около трех лет, с 1914 года до 1917-го, Сергей – с восьми лет до одиннадцати.

«В Грязовце для меня началось книжное раздолье, – рассказывает он, – отец разрешил мне брать с дубовых полок великолепные книги. В них нашел я гениальный майковский «Емшан», бунинский «Мушкет» и много других прекрасных стихотворений. <...>

Но вот стихи, навсегда оставшиеся в памяти, – стремительные, угрюмые, исполненные страсти. «У скалы, где камни мылит водопад, послав врагу Выстрел, раненый навылет, я упал на берегу...» – так начинались они. <...> Под стихами стояла подпись:

«А. С. Грин». С тех пор я стал искать и звать к себе таинственного Грина, сказавшего, что каждый должен жить и бороться, «жизнь целуя в губы». Очевидно, что именно с Грином Марков отождествляет себя, в его стихах находит то, к чему сам стремится.

Вологодчина – родина матери. А отец – из верховьев реки Урал. И в смутном 1917 году он перевозит семью из Грязовца к себе в Верхнеуральск. Служит сначала мировым судьей, затем председателем земельной комиссии. Но через два года вместе с частями генерала Каппеля и атамана Дутова, отступающими под натиском Красной армии, уходит с семьей в казахские степи. В 1919 году, едва беглецы добрались до Акмолинска, отец умер от сыпного тифа, в 1921-м от холеры умерла мать. А Сергею Маркову всего 15 лет, и у него на руках остаются пятеро младших братьев и сестер.

В промежутке между смертями родителей, в самом начале 1920 года, в акмолинской газете «Красный вестник» он впервые печатает свое стихотворение. Называется оно «Революция», но к той революции, которую он пережил, конечно, имеет лишь отдаленное отношение. Однако уже к середине 1920-х годов у начинающего поэта складываются черты собственного сурового стиля, созвучного жестокому времени. В него он еще и самозабвенно погружается, работая в уездном продкоме, в прокуратуре, в канцелярии народного следователя. А кроме стихов, печатает заметки, статьи и фельетоны. Затем перебирается в Петропавловск, а следом в Новосибирск. Стихи, очерки и рассказы Маркова появляются в журнале «Сибирские огни».

Рассказ «Голубая ящерица» попал к Горькому, и он разыскал автора, попросил его подготовить книгу рассказов, пообещал, что будет хлопотать о ее издании. Сборник, названный по упомянутому рассказу, вышел в 1929 году. Благодаря Горькому Маркова стали печатать в московском журнале «Наши достижения», от этого журнала он мог ездить по стране, освещал не только достижения, но и проблемы, иногда даже помогал их преодолеть.

«Редакция «Наших достижений» в 1930 году предоставила мне возможность посетить Акмолинск, – вспоминал Марков. – Там к тому времени произошли большие перемены. <...>

Но в крае не хватало воды. А тут еще, как на грех, река Нура весной прорвала свой берег и ушла, оставив без воды Карагандинский район. Мне пришлось заняться убежавшей рекой. Я напечатал статью в «Известиях». Статья обратила на себя внимание Президиума Госплана СССР; меня пригласили туда, попросили более подробно рассказать обо всем и приняли решение о борьбе с безводьем.

Плодом этих путешествий были две книги рассказов – «Арабские часы» (1932) и «Соленый колодец» (1933), а также стихи».

На три года растянулось принудительное путешествие по приговору ОГПУ в Мезень и Архангельск. В марте 1932 года начались аресты по делу «Сибирской бригады» – московского объединения писателей-сибиряков, обвиненных в антисоветской деятельности. Будто бы они хотели отделить Сибирь от России. И одновременно присоединить к России Индию. На Лубянке очутились Николай Анов, Павел Васильев, Евгений Забелин, Леонид Мартынов... До Маркова очередь дошла в апреле. Его привезли из Средней Азии, прямо из очередной командировки. Двумя годами раньше или тремя позже не избежать бы им расстрела. Но накануне съезда писателей наказание оказалось на удивление мягким. Мартынову, например, велели уехать на север добровольно. Но Марков отбывал ссылку. А вернувшись, не имел права жить в Москве. Жил в Можайске и Калинине.

Он воспевал отважных русских землепроходцев, шедших внутрь холодной серебряной тайны по имени Сибирь – и дальше, в русскую Америку. Писал о первых русских на Курилах, на Аляске и был похож на героя стихотворения Леонида Мартынова, ищущего Лукоморье, – «Волшебную эту местность, Страну великих сокровищ, Где безмерна людская честность, Но немало див и чудовищ».

Широкую известность Марков получил после романа «Юконский ворон» (1946) – о русских людях на Аляске.

Как поэт Марков формировался неторопливо, с мудрой силой постепенности, не растрачивающейся на пустяки.

Когда мне довелось увидеть Маркова, то я поразился тому, как похож он был на калику перехожего – казалось, плоти у него не было, только кожа, кости, да лысый бугристый череп, да желваки перекатывающиеся, да глаза, буравчиками ввинчивающиеся в собеседника. Его поэтическое наследство – как бродяжья сума, полная сказками и сказами. Наследство оказалось таким же достойным, какой была жизнь.

Знаю я – малиновою ранью...
Посвящается Галине Петровне Марковой



Знаю я – малиновою ранью
Лебеди плывут над Лебедянью,
А в Медыни золотится мед,
Не скопа ли кружится в Скопине,
А в Серпейске ржавой смерти ждет
Серп горбатый в дедовском овине.

Наливные яблоки висят
В палисадах тихой Обояни,
Город спит, но в утреннем сияньи
Чей-нибудь благоуханный сад.
И туман рябиновый во сне
Зыблется, дороги окружая,
Горечь можжевеловая мне
Жжет глаза в заброшенном Можае.

На заре Звенигород звенит –
Будто пчелы обновляют соты,
Всё поет – деревья, камни, воды,
Облака и ребра древних плит.

Ты проснулась. И лебяжий пух –
Лепестком на брови соболиной,
Губы веют теплою малиной,
Звоном утра околдован слух.

Белое окошко отвори!
От тебя, от ветра, от зари
Вздрогнут ветви яблони тяжелой,
И росой омытые плоды
В грудь толкнут, чтоб засмеялась ты
И цвела у солнечной черты,
Босоногой, теплой и веселой.

Я тебя не видел никогда...
В Темникове темная вода
В омуте холодном ходит кругом;
Может быть, над омутом седым
Ты поешь, а золотистый дым
В три столба встает над чистым лугом.

На Шехонь дорога пролегла,
Пыльная, кремнистая дорога.
Сторона веснянская светла.
И не ты ль по косогору шла
В час, когда, как молоко, бела
Медленная тихая Молога?

Кто же ты, что в жизнь мою вошла:
Горлица из древнего Орла?
Любушка из тихого Любима?
Не ответит, пролетая мимо,
Лебедь, будто белая стрела.

Или ты в Архангельской земле
Рождена, зовешься Ангелиной,
Где морские волны с мерзлой глиной
Осенью грызутся в звонкой мгле?
Зимний ветер и упруг и свеж,
По сугробам зашагали тени,
В инее серебряном олени,
А мороз всю ночь ломился в сени.
Льдинкою мизинца не обрежь,
Утром умываючись в Мезени!

На перилах синеватый лед.
Слабая снежинка упадет –
Таять на плече или реснице.
Посмотри! На севере туман,
Ветер, гром, как будто океан,
Небом, тундрой и тобою пьян,
Ринулся к бревенчатой светлице.

Я узнаю, где стоит твой дом!
Я люблю тебя, как любят гром,
Яблоко, сосну в седом уборе.
Если я когда-нибудь умру,
Всё равно услышишь на ветру
Голос мой в серебряном просторе
! 1940

* * *
Оставила тонкое жало
Во мне золотая пчела;
Покуда оно трепетало,
Летунья уже умерла.

Но как же добились пощады
У солнца и ясного дня
Двуногие скользкие гады,
Что жалили в сердце меня?
1954