Писатель Владимир Войнович

– Владимир Николаевич, в вашей новой пьесе есть отсылка, в том числе и к суду над Михаилом Ходорковским, – по аналогии с его судьей Виктором Данилкиным у вас председатель трибунала Мешалкин. Как вы относитесь к сенсационному помилованию экс-главы ЮКОСа и почему это было сделано именно сейчас?

– Я думаю, что никакой жгучей тайны теперь нет. Во-первых, сидение Ходорковского было все-таки перебором с точки зрения власти. Кроме того, власть не знала, что с ним делать, потому что кончался его срок. И в августе он уже все равно бы вышел по истечении двух своих сроков. Но просто так выпускать, видимо, власть очень сильно не хотела, потому что по мере сидения Ходорковский набирал все больший и больший политический и общественный вес, становился все большим авторитетом, к нему росло сочувствие и так далее. Он уже стал фигурой настолько крупной и ожидаемо активной, что власть таким его не хотела выпускать не обезвредив. И с этим очевидно совпали, а может, и не совпали, старания немцев. Между прочим, эта история совершенно не новая. В Германии есть понятие ostpolitik, которое включало в себя отношения с Советским Союзом, а теперь – с Россией. Я знаю это по себе, потому что я тоже в свое время был изгнан из Советского Союза и оказался в Германии благодаря усилиям каких-то немецких дипломатических кругов. И когда Александра Солженицына высылали, тоже был договор с Германией, тоже в Германии его приняли.

Кроме того, существующий сегодня режим переживает не лучшие времена, ведь приближаются сочинские Олимпийские игры. Они, я думаю, вызывают у руководства, в частности у президента, все большее беспокойство – как это все пройдет? И здесь не только вопрос, кто приедет и кто не приедет, но и проблема гомосексуалистов (принят какой-то идиотский закон, и реакция на него во всем мире негативная), и в целом давление на эту Олимпиаду. Вот приедут гей-спортсмены, но как их принимать теперь, неизвестно, а не принимать нельзя. Кроме того, образ России или, как принято сейчас говорить, имидж, все время становится в глазах всего цивилизованного мира все более негативным.

Значит, надо предпринимать какие-то усилия. И вот делаются такие небольшие уступки этому разностороннему давлению, которое идет. Однако таких уступок слишком мало, и они недостаточны. Надо что-то кардинально менять.

– В рамках этих небольших уступок следует рассматривать и амнистию, примененную в отношении фигурантов «болотного дела», участниц панк-группы Pussy Riot и экологов c судна Arctic Sunrise?

– Да, но этого тоже совершенно недостаточно. Только четверых «узников Болотной» амнистировали, а остальные 18 остались за решеткой. Можно радоваться за этих четверых, но надо сказать, что те, остальные сидят также несправедливо, и все они – и те, которые вышли, и те, которые сидят, – заслуживают не амнистии, а оправдания в виду отсутствия состава преступления, как это формулируется в Уголовном кодексе.

– А что будет после Олимпиады? Все вернется на круги своя?

– Нет, все уже не вернется, потому что сегодняшний режим на глазах дряхлеет. Так же, как и дряхлел в свое время советский режим. Под конец своего существования он был не такой уж зверский. Но не потому, что становился хорошим, а потому, что он дряхлел и у него зубы выпадали. И этот режим тоже дряхлеет. Дело в том, что Олимпиада кончится, а будет впереди чемпионат мира по футболу и другие соревнования, нужно будет развивать международные и торговые связи, еще, может быть, Украина отойдет от нас на большое расстояние. Все это будет являться давлением на нашу внутреннюю политику.

Кроме того, я совсем не сбрасываю со счетов и то, что протестное движение внутри России нарастает, и, очевидно, оно власть как-то беспокоит. Власть пытается подавить его силой, не идя на нормальный диалог. Точнее, какая-то имитация диалога существует, но нормального разговора с оппозицией нет. Но протестное давление будет нарастать, поэтому я не думаю, что после Олимпиады будут какие-то особенные изменения.

– Получается, что власть вынудили стать гуманнее?

– Да, только вынужденный гуманизм – это уже не гуманизм, а результат обширной торговли. Тот факт, что выпустили Ходорковского, – это что, гуманный шаг? Нет, это шаг в торговле. Конечно, слава богу, что его освободили, но проблема гуманизма тут вообще не принималась в расчет. Люди, которые его выпустили, – я имею в виду тех людей, которые с нашей стороны этим занимались, – его помиловали вовсе не из гуманных соображений, а из соображений меркантильных.

– Но вы рады, что часть политзаключенных в итоге на свободе?

– У нас есть люди, которые неправосудно осуждены или слишком жестоко осуждены. И я как враг всяких заказных судов и враг неправосудия, конечно же, радуюсь каждому такому освобождению. Сейчас вышла Мария Алехина – я очень рад, вышла Надежда Толоконникова – тоже рад. Ходорковский – особенно рад. Это не только наш крупный бизнесмен, но и крупный общественный деятель. И расправа над ним была настолько крутой, что я не могу не радоваться.

– Освобождение Ходорковского больше похоже на депортацию по советским стандартам. Не напоминает ли она вам вашу собственную высылку?

– Но больше всего это напоминает высылку Владимира Буковского, которого привезли на аэродром Чкаловский, откуда обычно летали космонавты, посадили в военный самолет его, его маму, его сестру и больного племянника и в наручниках вывезли в Швейцарию. С Ходорковским – это такая же спецоперация. Правда, есть и новшества. Если Солженицына вывозили на рейсовом самолете, Буковского – на военном, то теперь – на самолете немецком. Разница еще и в том, что раньше вывозили и лишали гражданства (или перед этим лишали гражданства), а Ходорковского, я думаю, гражданства все-таки не лишат – для этого нужно исправить пункт в Конституции. Поэтому он формально остается российским гражданином.

– То есть его можно назвать диссидентом на современный лад?

– Да, и всех оппозиционеров можно назвать диссидентами на современный лад. Конечно, сейчас с оппозиционерами расправляются менее сурово, чем в советское время, но с Ходорковским было не так. Даже в брежневские времена и в поздние советские годы самое большое, что давали диссидентам, – это семь лет. А он отсидел десять, и ему еще готовы были прибавить.

– И опять сравнение с советской действительностью…

– Все это очень похоже. Но все равно попытки вернуть советскую власть провалятся, поэтому на будущее можно смотреть с неким оптимизмом.