Путешествие в ад. Фильм "Кроткая" продолжает дело Босха, Кафки и Шаламова

Сергей Лозница – режиссёр, как сейчас принято говорить, «русскоязычный», хотя живет в Германии, учился в Киеве и родом из Белоруссии.

Русскоязычный – значит русский.

А если русский – значит, по идее, должен быть патриотом.

А быть патриотом – значит, видеть свет в конце тоннеля.

В конце какого тоннеля?

А любого тоннеля.

Художник обязан, бла бла, бла, – видеть свет. В конце тоннеля. Какого, неважно.

А если не видит – значит, он предатель и снимает (пишет, играет) на потребу Западу, который спит и видит, чтобы свет в конце этого гипотетического «тоннеля» погас навсегда.

В общем, примерно такие баталии разгорелись по поводу «Кроткой» и во время Каннского фестиваля, и в жюри Минского, где картине, самой сильной в структурированной и упругой программе, не дали ни одного приза.

Теперь эти баталии, вплоть до разрыва отношений, переместились в соцсети: какие-то дамы, причём имеющие отношение к кино, то бишь насмотренные и видавшие виды, пишут, что, мол, спасибо, что предупредили, не пойду - дескать, и так тошно.

Типа я Пастернака не читал, но скажу.

Действительно, «Кроткая» - в своем роде провокация, трэш, угар, бесконечный кошмар: и в то же время фреска, эпос, приговор, художественное открытие. В той же степени, что и повести Шаламова, живопись Босха, в той же, что и «Превращение» или «Процесс» Кафки, «Бесы» Достоевского или – ближе к нам по времени – беспощадные опыты Сорокина.

Но, поскольку вышеперечисленные авторы уже давно вошли в пантеон и «легитимизировались», стали классиками, то задевать их неприлично, выпадешь из контекста, руки не подадут, от дому откажут, «забанят» и крикнут вслед «дурак». Хотя не уверена, поняли ли тот же «Процесс», предсказавший, по сути, сталинские репрессии, высокоморальные дамы, что призывают видеть в искусстве нравственную опору, чуть ли не скрепу, - и опять-таки – какой-то там «свет», будь он неладен.

Как будто бы это личная вина Лозницы (Гоголя, Шаламова, Сорокина, Кафки и далее по списку) что никакого такого света не существует, болезнь зашла слишком далеко и, извините за профессорский тон, - дело художника это гниение организма изобразить. Поелику это возможно – без экивоков и двусмысленностей: дескать, все плохо, но когда-нибудь будет, наверно, хорошо. И в финале фильма дать, скажем, не сцену с групповым изнасилованием, как это делает Лозница, а, скажем, березки, обнадеживающе раскачивающиеся на ветру. Ну, на выбор: можно ещё и водопой с белыми лошадьми или высоко парящего в небе аиста.

Это, товарищи, как скажете: всё по желанию клиента.

Однако коварный Лозница, профессиональный, как мы уже выяснили, «русофоб», в финале даёт сцену изнасилования и некого адова собрания, на манер партийного, где главный спикер – начальник тюрьмы, от имени российских женщин выступает проститутка, а правозащитница сидит в белом костюме с георгиевской ленточкой (!!!).

Ну что, страшно?

Успокойтесь – это сон. И снится, похоже, не только главной героине, зависшей между Адом и Чистилищем, так и не нашедшей потерявшегося в веренице лагерей мужа-сидельца, но и всем, кто сидит рядом с ней в зале ожидания вокзала.

Все спят и видят этот сон, вот это вот собрание, на котором репрезентована вся Россия, принарядившаяся, вся в белом, витийствующая, бесовская, с охранниками за спиной, приодетыми как сталинские вертухаи.

Финал - совершенно фантасмагорический, - впрочем, ругают. Мол, именно финал все портит: весь фильм героиня, получившая обратно посылку для мужа, ходила кругами ада, между ворами, проститутками, вертухаями, охранниками и бандитами вполне себе реалистическими, а тут вдруг попала в раскрашенный Ад.

Да что вы, господа, окститесь: между реальностью и художником всегда стоит оптическое стекло (а в данном случае чуть ли не прицел) – и это, и то вам привиделось.

Но всё ещё сложнее: привиделось ли Кафке, что он – таракан? Что его вот-вот возьмут под микитки и казнят по непонятному обвинению, и он не сможет доказать, что ни в чем не виноват?

Реальна ли наша российская реальность? Реален ли город, главное предприятие которого – тюряга и по которому кружит несчастная жена безвинного зэка?

С одной стороны – да, реален: таких «градообразущих» тюрем полно, например, в Мордовии, где живут потомственные вертухаи (правозащитники, знаю не понаслышке, мечтали эти лагеря закрыть).

С другой стороны, ирреален, ибо преобразован глазами художника.

Заострен. Причём именно в этой картине Лозница, выросший на документальном кино и добившийся заметных успехов на этой ниве, укрупняет мазок, приближается к своим персонажем на невыносимо близкое расстояние. Становится антропологом, рассматривающим своих подопечных с бесстрастностью анатома.

Именно здесь – в отличие даже от фильма «Счастье мое» - он меняет манеру в сторону абсолютного гротеска, зощенковского преувеличения, постоянно балансируя на грани и в то же время оставаясь в границах искусства. А не просто голой сатиры.

Кружение по зловещему городу, населенному монстрами, - есть, таким образом, и правда, и условная «неправда»: важен ракурс, угол зрения: как пишут пребывающие в иллюзиях «патриоты» - как посмотреть.

Ну вот, Зощенко ТАК смотрит: а, скажем, Вера Инбер смотрела иначе (правда, она была двоюродной сестрой Троцкого и всю жизнь опасалась посмотреть иначе, и понять ее можно). По-другому смотрел блестящий стилист Алексей Толстой: но мы-то знаем, из каких соображений.

В этом смысле «Кроткая» - абсолютно новаторская картина: ибо достоверность типов, знакомых нам, что называется, до боли, -укрупнена до образа, символа. То есть Лозница сам себя превосходит: дар документалиста, с его реалистичностью и отточенным правдоподобием отныне послужил более универсальным задачам.

Скажем, выдающийся австрийский режиссер, Ульрих Зайдль, тоже начинал как документалист: позже, когда он освоил постановочное кино, опыт наблюдения над жизнью помог ему подняться до иных высот, сохраняя при этом столь уважаемый всеми реализм, переросший у него в жестокий гротеск.

ЧТО в этом гротеске – «правда», а что преувеличение?

Интересный вопрос.

По-видимому, преувеличение и есть правда, искажение оптики – последняя правда.

Ибо наша жизнь сама по себе настолько гротескна, что гротеск помноженный на гротеск, и вызывает такое отторжение.

Как зеркало, поднесенное к лицу после дикой пьянки.

Как ужас заснувшего человеком, хомо сапиенс, и проснувшегося насекомым.

Сон разума рождает чудовищ – «Кроткая» об этом.

Аминь.