Отомсти за меня

Что такое либретто «Трубадура»? Смешение любви и ненависти, ревности и мести, уходящее корнями в прошлое. Типичный травматический невроз, выражаясь языком психоанализа. Тут возможен диагноз врача, лечащего психику. Дмитрий Черняков и стал таким врачом – диагностом и терапевтом. Он настолько убедительно вскрыл комплексы вердиевских персонажей, что впору удивиться: как такое, вполне очевидное, решение «Трубадура» не было сделано раньше? Поместить группу людей, обуреваемых внутренними истериками, в закрытое помещение. Заставить их сыграть в некую ролевую игру, с намеками на мучительные детали, скрытые за завесой времени. Да такая концепция идет «Трубадуру», как вторая кожа. Впрочем, именно Черняков не мог не заметить этого. Для Дмитрия Феликсовича человеческая некоммуникабельность – любимое направление мысли. Он знает, что месть и ревность – вечные чувства, что в XV, что в XXI веке, а неконтролируемые эмоции всегда рвут душу и судьбу. Чернякову близки истории о том, как люди, каждый со своим эго, вольно и невольно мучают друг друга. В «Трубадуре», где такие мучения держат интригу, режиссер вытащил главное на поверхность, из-под спуда псевдоисторической тяжеловесности.

Действие, спрессованное в тугой комок, происходит в неуютном интерьере – не квартира, не отель, не офис, нечто безлико-угрюмое в красно-коричневых тонах. Здесь – по приглашению респектабельной Азучены – собираются гости. Ее сын Манрико (юноша в тяжелых ботинках и куртке из змеи), его бывшая любовница Леонора, в темных очках и меховой горжетке, таскающая в сумочке антидепрессанты, граф Ди Луна, похожий на банкира среднего возраста и средней руки, его помощник, нелепый старик Феррандо. Вначале они чинно и спокойно читают роли по листочкам. Но игра, затеянная Азученой, чем дальше, тем больше превращается в реальные выяснения отношений, гости распаляются всерьез. Взаимные многолетние претензии, вязкие фобии и навязчивые идеи копились, как горячий пар в котле и вот наконец взорвались, снеся всем «крышу». Модератор перестает контролировать ситуацию, да и сама идет вразнос. Надменность сменяется скандалом, безразличие – издерганностью, ритуальный бокал вина превращается в тяжелую пьянку. Каждый недоволен каждым, все горят в порочном круге неудовлетворенных желаний, и парики срываются с дамских голов, как последние скрепы цивилизованности.

Конечно, у спектакля будут противники. Кого-то ошарашит отсутствие испано-цыганской и средневековой экзотики. Кто-то будет недоволен, что хор (эхо фобий и галлюцинаций) спрятан под сценой, а реплики второстепенных персонажей отданы главным героям. Видимо, пытаясь достучаться до таких зрителей, Черняков изложил концепцию в программке и снабдил мизансцены пояснительными надписями в строке титров. Но это излишне: режиссерская мысль внятно изложена в действии, где каждая деталь бьет в цель, как меткая стрела. Продуманными деталями (все не перечислить, в ход идут походка, мимика, манера смотреть по сторонам, держать руки, сидеть на стуле и лежать на диване) режиссер погружает героев то в напряженную отрешенность, то в бурную суетливость. Точная работа с актерами поддержана превосходным хором Михайловского театра и звучным (иногда, может, слишком) оркестром под управлением Михаила Татарникова. Дирижер по-своему сделал чудо: автора этих строк он убедил, что Верди писал музыку для ролевых игр.

Тенор поляка Арнольда Рутковски (Манрико) с его элегантным тембром, четкой интонацией и широким дыханием впечатлил не меньше, чем личная харизма маститой (но спевшей «усталым» звуком) венгерской певицы Ильдико Хомлоши (Азучена). Самоотверженность примы Михайловского театра Татьяны Рягузовой (Леонора), вышедшей на премьеру после недавней болезни, помогла спектаклю не меньше, чем недюжинная актерская палитра американца Скотта Хендрикса (граф Ди Луна). Граф больше всех издевается над ситуацией (мол, надо же, какая богатая фантазия: костры-аутодафе и влюбленные в простолюдинов герцогини, трубадуры и цыганские таборы, по ошибке убитые младенцы и пропавшие братья), но именно он раньше всех сорвется. Персонаж этот, с виду нормальный, на самом деле психически болен – откровенно и упоительно, как в фильме ужасов, и паранойя неотвратимо проявляется, чтоб в финале поглотить всех и вся. Наверно, этим объясняется эксцентричное, до «рваного» звука, пение Хендрикса, особенно когда из графского подсознания полезло агрессивное фрейдистское «оно». Результат – три трупа. Граф застрелит Манрико, практически заставит отравиться Леонору и зачем-то уничтожит Феррандо (под горячую руку попался? или слишком много знал?).

В общем, затея провалилась. Никто у Чернякова не смог изменить отношение к прошлому (как положено, в теории психиатрии, в ролевых играх). Придуманное «освобождение» беспощадно ударило бумерангом. И евангельская фраза «пусть мертвые хоронят своих мертвецов» не зря вспомнилась на этом пронзительном спектакле.