Писатель Евгений ВОДОЛАЗКИН

– Евгений, вы как историк столько знаете о прошлом страны, о таких темных страницах ее истории, но это тем не менее не сделало вас пессимистом...

– Я не могу сказать, что я большой оптимист, я просто стараюсь сохранять спокойствие. История учит тому, что в ней очень много плохого и этого плохого следует ждать. Но она учит также тому, что и плохое в конце концов заканчивается. Так что история скорее успокаивает, чем вселяет надежду. Она успокаивает в том отношении, что все пройдет и что почти все на свете было. Очень мало событий, которых в том или ином виде прежде еще не бывало. Очень мало на свете слов, которые не произносились бы до этого. Со всеми этими событиями и словами человечество каждый раз справлялось, и я очень надеюсь, что будет справляться и в дальнейшем.

– Что для вас сейчас является источником объективной информации? Какие каналы смотрите: наши или зарубежные? Читаете газеты или новости в Интернете?

– Во-первых, я читаю новости в Интернете, во-вторых, я смотрю несколько телеканалов: наши основные, а также «Си-эн-эн» и «Би-би-си», несколько главных немецких телеканалов. Нельзя сказать, что я только и занимаюсь тем, что смотрю новости, но делаю это довольно регулярно и по совокупности пытаюсь составить свое представление о событиях. И, мне кажется, что, поскольку мое представление учитывает полярные точки зрения, оно более или менее объективно.

– Удается ли вам при общении с людьми, которые по-другому понимают то, что происходит, находить общий язык или приходится доказывать свою точку зрения?

– Я не пытаюсь ничего доказывать, но если спрашивают, высказываю свою точку зрения. Вместе с тем спор – это не моя стихия, я почти никогда не спорю. Это в юности я мог спорить, а с возрастом перестал. Я полагаю, что высказывания могут существовать параллельно, не обязательно им сталкиваться, потому что разные взгляды так или иначе отражают разные стороны истины. Спор – это вообще, мне кажется, непродуктивный способ отношений между людьми, потому что споры обычно рождают не истину, а агрессию. Я высказываю свою точку зрения, я готов принимать к сведению, что есть другие мнения, готов выслушивать их и считаю, что если моя точка зрения ближе к истине, чем точка зрения моего оппонента, то она сумеет найти дорогу к его сердцу и разуму.

– Как вам кажется, что ждет Россию с Украиной в дальнейшем?

– Я думаю, что если два центра силы – Россия и Америка –договорятся, то все кончится благополучно. Мне хотелось бы в это верить, по крайней мере. Я полагаю, что в этом конфликте Россия не является стороной атакующей, я имею в виду в отношениях Запада и России. Считаю так потому, что это странное движение Запада на Восток – в том виде, в каком оно осуществляется – не оправданно. Я это говорю, как человек, который тепло относится к Западу, к Европе, в частности. Я вслед за академиком Лихачевым, моим учителем, считаю, что Россия – это чисто европейская страна, просто это другой вид европейской культуры. Это византийский тип европейской культуры. Но Византия – это самая настоящая Европа, в каком-то смысле это даже квинтэссенция Европы в определенные периоды исторического развития. Мне кажется, что Запад не всегда мудро поступал в отношении России. Разумеется, в конфликте всегда есть вина обеих сторон, но имеет значение, кто в данном случае является носителем наступательного начала. На мой взгляд, это не Россия.

– При нынешнем развитии событий все громче звучат призывы вообще «разойтись» с Западом...

– Здесь важно вот что подчеркнуть. Мы с Западом очень нуждаемся друг в друге, мы нужны друг другу не только экономически. Мы обязательно должны найти общий язык, потому что мы – представители двух великих типов европейской культуры. Запад – это римский тип, мы – византийский. Мы нуждаемся друг в друге ментально, духовно, культурно. Меня огорчает наше разобщение, и я очень надеюсь, что литература способна сшить ту трещину, тот разрыв, который образовался. Мы должны понимать, что в мире, который состоит из очень многих культур, мы с Европой и Америкой представляем европейскую культуру – очень важную для мирового развития. Нам следует приложить все усилия, чтобы снять те недоразумения, которые возникли между Россией и западным миром. Они не дадут блага ни России, ни Западу.

– Возможно ли это, притом что на Украине уже пролита кровь?

– Украина – это особая беда и особая боль, и мы должны молиться, чтобы стрельба кончилась как можно скорее. Потому что все можно вернуть, кроме человеческой жизни. Договариваться допустимо сколь угодно долго, можно договариваться месяцы, годы – это уже не важно. Важно, чтобы больше не проливалась кровь. Во-первых, я верю в то, что остановить конфликт возможно, и, во-вторых, я знаю, что в истории не бывает безоблачных отношений между нациями. Периоды войн, конфронтации сменяются периодом дружбы. Смотрите, какими заклятыми врагами были французы и немцы, а сейчас это лучшие друзья. А мы ведь с украинцами никогда не были врагами и сейчас ими не являемся. Мы братские народы, и это не метафора: русские, украинцы, как и белорусы, все восходят к общему древнерусскому народу. Об этом нужно помнить, и, может быть, как раз вот эта память и остановит горячие головы.

– Не так давно Александру Миндадзе, который снимает фильм об истории любви немца и русской девушки на фоне событий Второй мировой войны, Минкульт отказал в финансировании проекта и потребовал внести изменения в сценарий. В вашей новой книге есть повесть «Близкие друзья», тоже касающаяся взаимоотношений между героями – немцами и русскими – во время войны. Вы не боитесь, что в связи с этим могут возникнуть и у вас проблемы?

– По счастью, я ни у кого не прошу денег, когда пишу свои тексты, и в этом отличие писателя от представителей кино, которые в финансовом отношении зависимы. Я – свободный человек и волен писать все, что считаю нужным. Ни у кого я не спрашиваю разрешения и ни от кого не завишу. Другое дело, что вещи самые серьезные, основные, которые касаются человеческой души, – выше цензурных запретов. Почитайте пушкинское стихотворение «Из Пиндемонти» – там все сказано. Говорю совершенно честно – это тема вообще впервые возникла в моей голове лишь с вашим вопросом.

– Вы не ощущаете никакой цензуры?

– В отношении себя – нет, мне никто никогда ничего не указывал. Я думаю, что если бы даже указывал, то я бы особо не прислушивался, потому что я прислушиваюсь только к своему внутреннему голосу, к своей совести. Я вообще считаю, что попытка регламентировать, что можно и чего нельзя в сфере искусства, сомнительна.

– Кого из современных литераторов вы считаете близкими себе по мировосприятию или далекими, но интересными вам? Или у вас сейчас нет времени на чтение?

– Нет, я довольно много читаю современных текстов и неплохо знаю современную литературу. Есть люди, тексты которых я люблю читать. Это, например, Леонид Юзефович, Александр Кабаков, Владимир Маканин, Михаил Шишкин, Майя Кучерская, Алексей Варламов, Захар Прилепин, Павел Басинский, Дмитрий Данилов, Владимир Березин, Марина Степнова. Это люди очень разные, и я не могу сказать, что все мне они в равной степени близки. Но всякий их новый текст для меня – открытие. И когда ты что-то читаешь, ты ведь не только ищешь подтверждение своим собственным мыслям – иногда ты ищешь их опровержение, чтобы либо утвердиться в своих мыслях еще прочнее, либо, наоборот, отказаться от них в пользу других. Я еще мог бы назвать целый ряд писателей, может быть, я сейчас кого-то забыл, но это люди, которых я по крайней мере в последнее время читал. Да, Владимир Шаров – очень хороший писатель.

– Сын сказочника Шарова?

– Да, сын сказочника, но он и сам замечательный писатель. Он пишет романы об истории, о вере. Это один из крупнейших русских писателей.

– Вы как-то говорили, что работа в Пушкинском Доме, или официально в Институте русской литературы, была в какой-то степени внутренней эмиграцией для академика Лихачева и людей того круга. Для вас тоже это является башней из слоновой кости?

– Скорее это стремление в какой-то мере скрыться от повседневности – тексты, которыми занимаются медиевисты, это позволяют. В то же время это ни в коем случае не является уходом от насущных проблем своего времени – вы ведь не упрекнете в этом Лихачева. Я по мере сил пытаюсь ему в этом следовать.

– Вас никуда не пытаются привлечь, ни в какие партии, ни в какие писательские «десанты»?

– Всерьез не пытаются, но когда я чувствую попытку оказать определенное влияние, сразу объясняю, что я человек принципиально внепартийный, внеполитический и даже внеидеологический. С писательскими делегациями порой езжу, но особенность их в том, что это объединение относительное. Входят туда обычно самые разные по взглядам люди, каждый остается самим собой и представляет по большому счету самого себя. Вместе с тем я с трудом представляю, чтобы я поддерживал какую-то партию или движение. Меня вообще настораживает большое скопление людей – под каким бы предлогом они ни собирались. Я не люблю демонстраций, объединения с кем-то под теми или иными политическими лозунгами. Мне кажется, человек должен сохранять свое персональное начало и тем самым приносить пользу своей семье, своему городу, своей стране.

– Тем не менее вы принимали участие в съезде писателей, который был организован под эгидой потомков российских писателей и для встречи с президентом...

– Да, но я принимал участие не как член какой-то организации или партии, я принимал участие как частное лицо.

– Чем вам это было интересно? Вам хотелось пообщаться с коллегами или найти собеседников?

– Мне хотелось послужить делу примирения русских писателей. Не оттого, что я считаю, что писатель должен обязательно быть в какой-то большой компании, в каком-то союзе и прочее. Но потому, что почти двадцать лет русские писатели были разъединены: существовал антагонизм между, условно говоря, демократами и почвенниками. Мне представляется, что это вчерашний день, и это нужно преодолевать. Литературное собрание мне кажется очень важным в том отношении, что впервые за два десятилетия под одной крышей собрались самые разные люди, самые разные писатели. Совсем не нужно, чтобы они друг с другом тусовались с утра до вечера. Нужно, чтобы они были в нормальных отношениях, чтобы подавали друг другу руку, чтобы не смотрели волком друг на друга. И в этом смысле, мне кажется, как раз на этом литературном собрании первый шаг был сделан.

– Вы надеетесь, что какое-то продолжение будет, но не приведет ли это к созданию Союза писателей в его советском понимании?

– Я сторонник того, что Союз писателей должен быть чисто технической организацией – это должен быть профсоюз. Профсоюз такой нужен, я убежден. Дело в том, что есть законы о ком угодно, но нет закона о писателях. И, скажем, престарелые писатели испытывают проблемы, потому что непонятно, в качестве кого им начислять пенсии. Должен быть профсоюз, который защищает интересы профессиональных писателей. Но это должен быть не более чем профсоюз, это не должно стать объединением по идеологическим принципам, по принципам даже творческим, потому что «каждый пишет, как он слышит», как говорил Окуджава. Профсоюз писателей мог бы быть единым для всей страны и отстаивать бытовые, материальные интересы писателей, не более того. Он не должен руководить, не должен давать рекомендации, как писать и о чем писать. Я ни в коем случае не хотел бы, чтобы это было похоже на советский Союз писателей, но как профсоюзная организация, как организация, которая существует во многих западных странах и очень полезна, это должно быть и в России.

– Зубовский институт – Российский институт истории искусств – сливают с другим заведением. Пушкинского Дома не коснулись эти новые веяния?

– Что касается Зубовского института, то я выступал в прессе и выражал сожаление о том, что там сложилась такая ситуация. Это институт, который существовал еще до революции на деньги графа Зубова, и я не вижу причин соединять его с каким-то другим учреждением. Пушкинский Дом – это особое место, он у нас один, его с кем-то соединять было бы вообще верхом странности. Пушкинский Дом, по счастью, не испытывает проблем внешнего характера, т.е. мы продолжаем спокойно работать, заниматься исследованиями. У нас прекрасные ученые, особенно в области литературы – классической русской и древнерусской литературы. Это выдающиеся литературоведческие школы, которые, на мой взгляд, определяют магистраль отечественного литературоведения. У нас умная и энергичная дирекция, с которой всегда можно найти общий язык. Ее деятельность во многом определяет и благожелательную атмосферу в институте, и то его нормальное состояние, которое мы имеем сейчас.

– Как вам кажется, нужно ли принятие документа, который готовит Минкульт? Я имею в виду «Основы государственной политики в области культуры»?

– Я не читал этого текста, потому могу ответить лишь в общей форме. Культура – система, во многом саморегулирующаяся, и избыточное управление ею неполезно. Новый закон в идеале мог бы быть техническим документом – принципы финансирования, порядок конкурсов и т.д. Большего, на мой взгляд, не требуется.