«Я думала, это красота, а это шкафчик»

Одна из самых больших радостей для всех любителей природы – обнаружение, что какой-нибудь вид животных или растений, который числили вымершим, на самом деле живет и здравствует. Самая большая радость для любителей театра – обнаружение, что какой-нибудь стиль или направление, которое считалось забытым или уничтоженным, вдруг возвращается и радует своей особостью и непохожестью на окружающих. Больше полувека не существует театра Андрея Лобанова, который когда-то громили за натурализм и пристрастие к «маленьким людям». И вдруг в этом сезоне в целом ряде премьер стиль, в котором сам Лобанов ценил «реалистичность, одухотворенную поэзией», вернулся в постановках новой режиссерской волны.

Вернулись на сцену авторы, которые казались давно и прочно забытыми, – Фридрих Горенштейн, Виктор Розов, Алексей Арбузов. Вернулись подлинные вещи и предметы, хранящие тепло других времен, – шкафы и стулья, старые телевизоры и граненые стаканы, статуэтки, вазочки, моды и фенечки наших бабушек и прабабушек.

Режиссер Рузанна Мовсесян и сценограф Мария Утробина выстраивают на сцене филиала Театра Пушкина писательскую квартиру высотного дома на Баррикадной. Кожаный диван с высоченной спинкой эпохи модерн, оттуда же – стол на круглых ножках, резные разномастные стулья, огромная деревянная скульптура, изображающая орла, – аккурат из мастерских Абрамцева… Антураж пьесы Виктора Розова «С вечера до полудня» воссоздан с любовью и талантом. Единственное нарушение – огромное панорамное окно, в котором отражается небо и плавают облака, – дергает, как больной зуб. Ну нет в сталинских высотках панорамных окон из голливудских фильмов! Мелочь, но как мешает! Кстати, пленительный макет высотки, сделанный Анастасией Томской и Дмитрием Звенковым, стоит в кабинете хозяина и работает одновременно и светильником и мини-баром. Оттуда хозяин квартиры писатель Жарков достает бутылку коньяка и рюмки и учит своего друга Егорьева, как надо закусывать коньяк кусочком сахара, пропитанным лимонным соком…

«Я думала, это красота, а это шкафчик», – вздыхает позади меня немолодая суровая женщина… Достоверность и узнаваемость бытовой обстановки диктуют актерам особый стиль исполнения. Люди из времен наших бабушек и дедушек оживают в правде их жестов, интонаций. Пока это лучше удается «старшим» – Владимиру Николенко (Жаркову), Виктору Васильеву (Егорьеву), Андрею Заводюку (Киму). Бытовые сцены сыграны точнее и интереснее, чем мелодраматические кульминации. Нина – Наталья Рева-Рядинская и Лева Груздев – Денис Баландин куда больше открываются во время нейтральных разговоров о постороннем, чем в кульминационной ночной сцене. Надеюсь, что спектакль будет почищен от всех «тревожных проигрышей» иллюстративной музыки, от облаков за окном, от микрофонного звучания голосов в поворотный момент разговора Кима и его бывшей жены Аллы – Веры Воронковой.

Время сильно обточило пьесу Розова, практически уничтожив всю сложную систему кровеносных сосудов, связывающих историю семьи «неудачников» с главными нравственными вопросами и оставив неприкосновенным мелодраматический костяк. Но те же прошедшие годы оставили на пьесе особую патину, что-то вроде янтаря, наросшего на цветке или бабочке...

Патина времени лежит и на написанной почти сорок лет назад пьесе Фридриха Горенштейна «Бердичев» (в отличие от пьесы Розова – ранее на сцене не ставившейся). И если Рузанна Мовсесян превратила пьесу Розова в небольшой изящный психологический этюд для Малой сцены, то Никита Кобелев создал эпическую панораму судьбы семьи, города, народа.

Действие разворачивается в квартире двух сестер – партийки-общественницы Рахили и тихони-портнихи Златы.

Выстроенная художником Михаилом Краменко и художником по костюмам Натальей Войновой бытовая среда спектакля не только узнаваема, но является и художественным артефактом. Этот антураж можно полюбить как нечто действительное и написать биографию буквально каждой вещи в квартире сестер, каждой кастрюли, сковородки, каждого фужера. Как купили, как хранили, что из чего пили… От эпизода к эпизоду среда меняются, растут напластования времен.

От эпизода к эпизоду меняется и сам язык героев. Изумительный бытописатель Фридрих Горенштейн «слышит» и невообразимую смесь революционного словаря с ветхозаветными проклятиями, местечкового жаргона и литературной фени. Реплики-перлы рассыпаны с обдуманной небрежностью. Актеры Театра Маяковского с удовольствием и артистизмом подхватывают предложенный стиль и взгляд. Все исполнители, среди которых Татьяна Орлова – Рахиль и Татьяна Аугшкап – Злата – безусловно, первые среди равных, – играют с куражом и отвагой. С удовольствием осваивают пластику и речь обитателей местечка; артистично обживают предложенные обстоятельства и, наконец, присваивают чужую жизнь.

Андрей Лобанов считал театр «микроскопом, поставленным перед глазами зрителя, позволяющим ему разглядеть жизнь во всех ее изгибах, извилинах, деталях, важнейших моментах». Новое режиссерское поколение с азартом открывает возможности этого волшебного увеличительного стеклышка. За десятилетие, когда от актеров и режиссеров требовали преимущественно самовыражения и никаких умений, старшие стосковались по мастерству, в которое слагаемыми успеха входит точное чувство авторского стиля и дыхания времени действия, а начинающие воспринимают его как вызов, незнакомое пространство новых смыслов.

Соскучившаяся одновременно и по поэзии, и по бытовой достоверности на сцене, и по простым и внятным человеческим историям публика встречает спектакли новой волны с понятным энтузиазмом.