Posted 22 декабря 2008,, 21:00

Published 22 декабря 2008,, 21:00

Modified 8 марта, 07:55

Updated 8 марта, 07:55

Тропой Заратустры

Тропой Заратустры

22 декабря 2008, 21:00
В Москве прошли гастроли Старого театра из Кракова. Пятичасовой спектакль Кристиана Люпы «Заратустра» приехал в российскую столицу в рамках Ежегодных мейерхольдовских встреч, проводимых Центром Мейерхольда и представляющих самых успешных экспериментаторов мирового театра. «Заратустра», по мнению организаторов, представ

Серьезные философы давно определили «Так говорил Заратустра» как весьма поверхностный и популистский труд Ницше. Но, похоже, именно поэтому «Так говорил Заратустра» – один из самых популярных текстов немецкого философа. Образ Заратустры – отшельника, болтающего с королями, орлами, змеями, плясуньями, танцующего пророка, объявляющего, что Бог умер, а женщина еще не стала человеком, – прочно вошел в культурный обиход. Совет брать плетку, когда идешь к женщине, повторяется столь же часто, как и цитата: «Человек есть только мост к сверхчеловеку». Рядом с Ниццей в местечке возле средневекового городка Эз есть отдельный туристский маршрут – тропа, на которой Ницше придумал своего Заратустру. Туристы с благоговением штурмуют эту неасфальтированную дорогу (впрочем, доступную даже дамам на каблуках). При некотором наличии воображения (и отсутствия опыта реальных альпинистских восхождений) можно запросто вообразить, что ты штурмуешь настоящую горную кручу, под ногами реальные пропасти, а уложенная гравием дорожка – опасный путь. И вот-вот из-за поворота выйдет сам Заратустра (подозрительно похожий на вышибалу из соседнего ресторана) и даже что-нибудь спляшет или споет.

Польские актеры в начале спектакля смешиваются со зрительской толпой. И на сцену спускаются люди в современных одеждах, ничем не отличимые от соседей по ряду. Кристиан Люпа с удовольствием и изяществом пародирует в своем спектакле все эти клишированные «слишком человеческие» представления о блистательной философской абстракции Ницше. В первой части Заратустра I предстает как «юноша бледный со взором горящим» (Себастьян Павляк). Заратустра II из второй части похож на тренированного и склонного к задумчивости бюргера средних лет (Збигнев В. Калета). А в третьей (где взят уже не текст Ницше, а пьеса Айнара Шлеефа «Ницше. Трилогия») Заратустра III выведен в виде обрюзгшего полусумасшедшего немолодого мужчины, который мычит что-то невнятное (Кшиштоф Глобиш). Его заботливо раздевает и купает разжиревшая, опустившаяся мать и домогается высохшая старая алкоголичка-сестра.

Спутники Заратустры Змея и Орел превратились в спектакле краковского Старого театра в двух мужчин среднего возраста. Сопровождающий гостей-королей Осел и вовсе стал обнаженным складным юношей, радостно прыгающим по рядам и флиртующим с симпатичными зрительницами. Сами короли обзавелись длинными одеяниями, подозрительно смахивающими на женские комбинации, и коронами, напоминающими кухонные котелки. Из естествоиспытателя, изучающего пиявок, и Папы Римского режиссер создал странный гибрид, соединенный общей капельницей (Папа при этом разительно похож на недавно усопшего понтифика Иоанна Павла II). Тень Заратустры обернулась полуголой теткой, экстатично млеющей при виде мужчины рядом.

Нашпиговав спектакль длиннейшими тирадами из Ницше, постановщик сделал все, чтобы их как можно труднее было разобрать. Текст пробалтывается, выкрикивается, бормочется, поется нараспев, заглушается стуком барабана, в который за сценой стучит сам Кристиан Люпа. Постановщик весьма справедливо полагает, что если вы знаете текст Ницше, вам его воспроизводить и не нужно, а если не знаете, то вряд ли усвоите за пять часов, которые длится спектакль. Напору длиннейших текстовых пассажей противостоит неспешный ритм разворачивающихся мизансцен (как обычно у Люпы безукоризненно живописных).

Облечь в сценическую плоть философские абстракции – поступок, безусловно, варварский, но верный. Польский парадоксалист и декадент Кристиан Люпа беспощадно обошелся с немецким парадоксалистом и декадентом Фридрихом Ницше, буквально следуя заветам Заратустры. И соединение в единую ткань спектакля текста выдающегося философа с вполне маразматической пьесой Шлеефа – отнюдь не самая большая дерзость.

В конце концов, если душа – всего лишь одна из частей тела, то телесность мысли и вовсе не вызывает сомнений. Люпа исследует мир, где слово может вызвать рак горла, а мысль – отравить тело куда эффективней каких-нибудь заурядных микробов. Мир вокруг – всего лишь порождение больного сознания Заратустры. Но и Заратустра – всего лишь галлюцинация этого мира. Персонаж Шлеефа – пародия, издевательство, но и развитие идей Заратустры, пусть в самом пошлом из возможных вариантов.

В финале режиссер выстраивает на сцене очередь бомжей за бесплатным супом. Корчится избитая и окровавленная проститутка. А бродящий по сцене Заратустра III (он же Ницше) беспокойно вопрошает: с какого бодуна он решил презирать окружающих его людей и обыденную жизнь?

Правда, к концу этого представления хочется предъявить претензию и к самому постановщику. Мысль, заложенная в спектакле, становится очевидной через пятнадцать минут после начала представления и энергично повторяется все пять часов, которые продолжается спектакль, что несколько ослабляет силу воздействия. Вообще, сама идея «развенчания» текста редко художественно питательна для спектакля. В конце концов, не зря же Заратустра советовал: «Где нельзя любить – там нужно пройти мимо». Впрочем, этим благим пожеланием часто пренебрегают не только режиссеры.

"