Из Бельгии с любовью

Наш тренированный и искушенный в новом европейском инновационном искусстве зритель с вялым интересом наблюдал за сценами мастурбации, где актеры старательно терли промежности, используя самые неподходящие предметы: галоши, шарфы, ручки дивана, наконец, крутящееся колесо перевернутого велосипеда, в которое актер засовывал… сами знаете что. Публика, среди которой половина носит крестики на груди, благосклонно восприняла бородатого Христа с нимбом из резиновых изделий, изображающих... сами знаете что. Порадовалась женщинам, тужащимся в родовых схватках аккурат над супермаркетовскими тележками и рожающим то пачку сосисок, то бутылку кока-колы, то упаковку макаронных звездочек. Благосклонно наблюдали за сечением гениталий нерадивых потребителей, которые, в конце концов, обещали купить IPod или упаковку чипсов.

А уж на финальных «fuck you» и вовсе начались аплодисменты. «Fuck you, эскимосы!» – все довольны. «Fuck you, жиды!» – зал счастлив. «Fuck you, русские!» – ну, тут уж в зале – настоящий оргазм. Интересно, если бы Фабр или другой радикал решил все то же самое (или хотя бы часть) произнести, скажем, в московском метрополитене? Боюсь, там наши далекие от толерантности соотечественники решили бы, что мужик нарывается, и он остался бы без зубов, ребер и прочих частей тела. Но со сцены давно можно сказать что угодно абсолютно безнаказанно. На «Оргии толерантности» начинаешь размышлять о том, что оскорбление только тогда несет в себе информативный заряд и протест, когда оскорбляющий чем-то рискует. Хотя бы сохранностью своей физиономии, если не чем-то большим. В противном случае разоблачение становится простым сотрясением воздуха. Прямо как в анекдоте о том, что в нашей стране каждый может выйти на Красную площадь и выругать на чем свет стоит президента США. Сказать «пошел ты» Богу или Бараку Обаме и впрямь несравненно безопаснее, чем реальному дяде Васе, который и обидеться может.

Называя в своем интервью имена своих дальних источников вдохновения (Ван Эйка, Рубенса, Ван Дейка и элементы из полотен Иеронима Босха, Лилианы Каванни и Стэнли Кубрика), Фабр не упомянул ближайшего. Хотя, очевидно, что «Оргия толерантности» возникла в продолжение-подражание картинам Саши Барона Коэна, от которого Фабр заимствовал и мысли, и целый ряд образов и самую эротически непристойную интонацию в разоблачении современного общества. Другой вопрос, что постановке Фабра не хватает ни юмора, ни силы, ни логической ясности, ни личной смелости его английского коллеги. В «Борате» и в «Бруно» Коэн, помимо блистательных гэгов и трюков (частично Фабром позаимствованных), делает ставку на постоянное чувство опасности, подстерегающее главного героя. Разоблачая американское ханжество или экстремистскую ограниченность арабских и еврейских лидеров, английский режиссер реально рискует (или, по крайней мере, умеет убедить в этом риске зрителя). Именно это постоянно присутствующее чувство опасности придает социальным разоблачениям Саши Барона Коэна ощущение важного и серьезного дела. «Борат» и «Бруно» продолжают в кинематографе линию политического кино (каким были фильмы Чаплина или Орсона Уэллса). Как и они, Коэн выбирает очень конкретных адресатов своей критики. Одно дело надеть кипу и пейсы вместе с шортиками в пространстве киностудии, а совсем другое – прогуляться в таком виде по ортодоксальному району Иерусалима. Советуя реальному арабскому лидеру передать Ясиру Арафату пожелание сбрить бороду, Саша Барон Коэн, похоже, рисковал не только ребрами, но и жизнью.

Ян Фабр критикует все общество в целом и никого в отдельности. Именно поэтому его «факи» звучат пустым сотрясением воздуха и решительно никого не задевают. Можно добавить еще парочку, а можно половину и выкинуть – суть дела не меняется. Выстроенное в модном формате фестивального спектакля зрелище и впрямь относится к жанру спектаклей-мастурбаций: заведомо бесплодных, достаточно однообразных, но на каком-то генитальном уровне возбуждающих. Если после «Оргии толерантности» зрители о чем и спорят, то только о том, действительно ли актер засунул это самое в колесо или это такая же условность, как социальный пафос и политические воззрения режиссера.