Режиссер Андрей Кавун

– Андрей, насколько неожиданными были для вас награды, собранные картиной?

– После того как «Курсантов» прокатили на «Золотом орле», я решил, что вручение наград – это боулинг на корабле во время качки, и настроил себя ни на что не надеяться. Так что приз на Одесском кинофестивале был полной неожиданностью. А в Выборге я уже знал реакцию кинопрессы, которая нередко совпадает с реакцией жюри.

– Три ваших кинокартины очень различны – боевик, остропсихологический экшн и современная молодежная драма. Вам нравится работать в разных жанрах?

– Да, но прежде всего нужно, чтобы меня увлекла история. Притом такая, чтобы я не знал, как к ней подступиться. Перед «Пираньей» я полтора года наотрез отказывался от проектов, в которых люди только и делали, что бегали по лесу с «калашами». Я ведь снимаю фильмы для собственного удовольствия, хотя и в надежде, что оно передастся зрителям.

– Известный физик Лев Арцимович говаривал, что для него занятия наукой – это способ удовлетворить собственное любопытство за государственный счет.

– И получать за это деньги... (Смеется.)

– Можно ли сказать, что вы своим фильмом хотели напомнить взрослым о драматических любовных ошибках юности и предостеречь от подобных ошибок молодежь?

– Почему бы и нет? В этом фильме я ассоциирую себя и с главным героем, и с его отцом. Я даже хотел сыграть эту роль, но так как не страдаю актерскими амбициями, нашел исполнителя получше. С другой стороны, несмотря на заблуждения и негодяйства юности, и жуткий стыд от некоторых своих поступков, мы впоследствии вспоминаем об этом времени как о самом ярком в жизни. Эту яркость восприятия я тоже хотел передать.

– Отец героя показался мне потерянным человеком. Он как будто сам совершил непоправимые ошибки и не может удержать от аналогичных ошибок собственного сына.

– Существует большая вероятность того, что в мире найдется женщина покрасивее и послаще той, с которой ты связал свою жизнь. И можно всю жизнь перепрыгивать от одной к другой. А можно остановиться и сказать себе, что интереснее и продуктивнее не искать готовую принцессу, а сделать ее из той, что рядом.

– Противоречие в том, что в юности человеком управляет врожденный инстинкт, который подыскивает ему пару по внешним признакам, а жить нужно с тем, у кого сходный культурный стереотип.

– Стереотип можно изменить. Любовь, ради которой люди живут вместе десятилетиями, – это чувство долга. Это строительство отношений, из которого только и может возникнуть нормальная, здоровая семья.

– Вас не смущал перенос истории из жизни вашего поколения в современность? Двадцать лет – большой срок. Меняется сознание, меняется речь, меняется поведение. Не буду приводить примеров, но кое у кого при таких переносах получалось то, что называется «папиным кино».

– В первую очередь меня смущало именно это, и потому я проявил осмотрительность при выборе актеров. Чтобы в них было не только то, чему их научили педагоги, но и кое-какой жизненный опыт, ассоциирующийся с опытом героев. И когда я дал им сценарий, то понял, что все в порядке. Они, может быть, в 20 лет пришли к тому же, к чему мы пришли в 30, а предыдущее поколение в 40, но прошли те же этапы. Ничто не меняется в этом мире...

– ... кроме скорости. А знаете, после просмотра вашего фильма сразу две киножурналистки сказали мне, что картина им понравилась, но своих детей они постараются от нее поберечь.

– Думается мне, что взрослые женщины – большие лицемерки и ханжи, чем мужчины того же возраста. В Одессе ко мне подошла маститая на вид киношница лет за 60 и с пеной на губах стала говорить, что ну нельзя в кино показывать столько секса – это чистой воды порнография. Я понимаю, что она выросла на советском кино, где секса, считай, не было, и ее уже не переделаешь, но она же считает своим долгом оградить от него всех остальных, хотя для них это вполне естественно! Мне кажется, что в «Детям до 16» сексуальные сцены не самоцельны, а служат средством для раскрытия героев. Сексуальная механика присутствует лишь в той мере, в какой она помогает проявить человеческие отношения. В сексуальной сцене можно сыграть любовь, можно ненависть, можно взаимопонимание, можно разлад. В то же время, согласитесь, было бы странно, если бы я, показывая юношеское вожделение, не дал зрителям возможности его почувствовать.

– Я слышал, что ваш «Кандагар» был принят непрофессиональными зрителями, но вызвал иронию у профессиональных летчиков и военных. Вы не переборщили в нем с жанровыми условностями, как бывает в боевиках, где от удара кулаком негодяи пролетают десять метров по воздуху?

– «Кандагар» – не боевик, а, как вы сами заметили, острая психологическая драма. На том материале, на котором грех было бы не снять боевик. Она условна лишь в той мере, в которой ее герои отличаются от реальных участников этой истории. Показанный в фильме конфликт имел место в действительности в еще более жесткой форме. У каждого из летчиков была своя правда, каждый грызся с другими за то, чтобы восторжествовала именно она, и каждый, в конце концов, понял, что его личная правда должна отступить в тень перед коллективной. Для меня это было метафорическим выражением того, что происходит с нашим атомизирующимся обществом, которое превращает страну в песок.

– По-вашему, было бы лучше, если бы она превратилась в скалу, нависающую над миром? «Общий интерес выше частного» – это формула любого тоталитарного режима, который требует от каждого пожертвовать своими интересами ради общей цели?

– Я говорю не об этом. Мы же все чего-то ждем от нашей страны, государства, родины, хоть эти слова стали разменной монетой и настолько отданы на откуп власти и лоснящимся «патриотам», что интеллигентному человеку стыдно их произносить. При этом мало кто понимает, что государство, говоря словами одного из французских королей, – это я. Не большие дяди, которые пользуются этими словами, пытаясь выдать свои интересы за наши и мои, а каждый из нас. Но Россия – это я, это вы, это все. А у нас все хотят, чтобы страну строили сверху, на всех и навсегда. Хотя я не знаю ни одного из наших правителей, который бы в своем доме построил то, что он строил во всей стране. Никто ведь сам не убирает мусор в своем подъезде и возле своего дома, каждый ждет, что это сделает муниципалитет или председатель кооператива...

– Кажется, что вы созрели для того, чтобы снять «социально значимый фильм», как выражаются в новом фонде поддержки и развития кинематографа.

– Не угадали. Я выхожу играть на другое поле. Оно, правда, изъезжено вдоль и поперек, потому что Шерлок Холмс – самый востребованный в кино персонаж мировой литературы, но я рассчитываю найти нехоженые тропы. Всего будет восемь двухсерийных историй.

– После Игоря Масленникова?!

– Я сказал ровно то же самое, когда мне это предложили. Но потом подумал, что, если сделать упор на докторе Ватсоне, получится кино не о том, о чем снимали другие, а об ином. Об отставном армейском хирурге, вышедшем в отставку по ранению. О контуженном нищем ирландце, который приезжает в Лондон открывать частную практику. Теперь вопрос – кем был хирург XIX века, когда не было ни антибиотиков, ни анестезии? Человеком, который умел отрезать руки и ноги...

– Какой ужас!

– Надеюсь, что это будет не единственное чувство, которое вы испытаете во время просмотра...