Posted 23 июня 2018,, 10:15

Published 23 июня 2018,, 10:15

Modified 7 марта, 16:35

Updated 7 марта, 16:35

На смерть Поэта...

На смерть Поэта...

23 июня 2018, 10:15
Умер Наум Коржавин. Его знали все. Но как могли «все» знать поэта, у которого в Советском Союзе вышла лишь одна большая подборка в альманахе, немедленно запрещенном и изъятом из продажи?

Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

Как могли «все» знать поэта, у которого в Советском Союзе вышел только один сборник стихов, изъятый из библиотек в начале 70-х - после того, как он эмигрировал в Америку?

Однако ж - знали. Наверно, это и есть загадка и магия поэтического слова.

Наум Коржавин (Мандель) родился в 1925 году в Киеве. В 1945 году поступил в Литературный институт. В 1947-м его арестовали, 8 месяцев продержали в изоляторе МГБ, затем сослали в Сибирь и в Казахстан. В 1954-м амнистировали, в 1956-м реабилитировали.

Первую его большую подборку стихов напечатали в 1961 году - в знаменитом альманахе «Тарусские страницы». Авторы - Борис Балтер, Фрида Вигдорова Евгений Винокуров, Николай Заболоцкий, Юрий Казаков, Наум Коржавин, Владимир Корнилов, Владимир Максимов, Надежда Мандельштам (под псевдонимом Н. Яковлева), Булат Окуджава, Николай Панченко, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Юрий Трифонов, Марина Цветаева.

Сборник вызвал политический переполох. Вплоть до специального постановления Бюро ЦК КПСС по РСФСР, альманах объявили "идейно неполноценным, идейно порочным", изъяли из продажи, из библиотек.

В 1963 году Коржавин издал книгу стихов «Годы». Она сразу же выдвинула его в ряд ведущих поэтов страны. «Вариации из Некрасова» цитировала вся читающая публика:

...Столетье промчалось. И снова,

Как в тот незапамятный год -

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет.

Ей жить бы хотелось иначе,

Носить драгоценный наряд...

Но кони - всё скачут и скачут.

А избы - горят и горят.

Казалось, наконец-то житейски неприкаянный поэт обрел твердую почву под ногами, официальный и высокий по тем временам социальный статус – член союза писателей. Но нет: «Я сам всем своим существованием - компрометирующий материал!» После выступлений в защиту советских диссидентов Коржавин стал «непечатным». То есть ему перекрыли доступ к читателям. А это для стихотворца – удушение, уничтожение самого смысла литературного бытия. Коржавин так и объяснил решение эмигрировать: «Нехватка воздуха для жизни». В 1973-м уехал в США.

В годы после крушения коммунистического режима он не раз приезжал в Россию, в Москве проходили его поэтические вечера, много печатался, выступал как публицист, эссеист, активный участник общественных дискуссий.

Но при этом всегда и везде предостерегал от начетничества, от «упертости» (его выражение), от радикализма, овладевшего некоторыми умами в годы перестройки и гласности, в последующие десятилетия, и ныне расцветающего махровым цветом всех политических оттенков. Говорил, как «заразно» увлечение «идеями», смешно рассказывал, как, выезжая в Америку через Рим, в первый же день увидел на улицах вечного города демонстрацию под красными флагами с серпом и молотом. От чего ушел - к тому и пришел?! И тут же сложил четверостишие, последние строчки которого стали общенародными: «Везде - хоть бейся, хоть кусайся - тут серп и молот, как в Москве! И это мне серпом по [...] и молотом по голове».

А почти двадцать лет спустя, первый раз после эмиграции приехав в Москву, столкнулся уже с новыми, «демократическими» начетчиками. На вечере в Центральном доме литераторов горячо обнялся с Юрием Бондаревым, с другими сверстниками... Для них он был и остался Эмкой - так звали его товарищи по Литинституту. Позже, в наших разговорах, пересыпая речь свойственными ему крепкими выражениями, он не переставал удивляться: «Представляешь, тогда какие-то ...удаки мне стали говорить: «Вот вы с Бондаревым обнимались, а он ведь из другого лагеря, у него другая позиция...» Какой, к [... ...], «лагерь»! Юра, Вася, Расул... - моя молодость. Какая, на [...], «позиция»! Это какие-то упертые ...удозвоны!»

Рассказывал и о той ночи 1947 года, когда его арестовали, о вопросе-выкрике Расула Гамзатова. Эта история общеизвестна в литературных кругах, передавалось из поколение в поколение, и в конце концов воспринималась уже как легенда, вымысел. Только все, дословно, случилось в действительности.

«Наше общежитие было в подвале Литинститута. Когда за мной пришли, подняли на ноги всех, пока до меня добрались. Один Расул среди шума и гама спал, как убитый. Он только что, среди ночи, пришел с какой-то гулянки. Я стал прощаться с друзьями, растолкал его. Он сел на кровати, глаза вытаращил и кричит: «Эмка, ты куда?!» Представляешь, все на ногах, раздетые, испуганные, только я стою одетый, с одного боку человек в погонах, с другого - в штатском, а Расул спрашивает: «Эмка, ты куда?!»

Коржавина арестовали за стихи. Которые, переписанные, ходили по рукам. Он знал свою судьбу еще в восемнадцать лет, в 44-м году написав:

Мне каждое слово будет уликою

Минимум на десять лет.

Иду по Москве, переполненной шпиками,

Как настоящий поэт.

Не надо слежек! К чему шатания!

А папки бумаг? Дефицитные! Жаль!

Я сам всем своим существованием -

Компрометирующий материал!

Арестовали из-за стихотворения о Сталине, из-за стихотворения о декабристах, того самого, которое называлось "Зависть":

Можем строчки нанизывать

Посложнее, попроще,

Но никто нас не вызовет

На Сенатскую площадь…

Мы не будем увенчаны...

И в кибитках, снегами,

Настоящие женщины

Не поедут за нами.

Василий Субботин, его товарищ по Литинституту, потом напишет: «…Стихотворения, которое сладко повторяли мальчики тех лет, как дети всегда повторяют то, что им повторять нельзя...»

СССР был историческим зигзагом, всепланетным экспериментом над жизнями, умами и душами миллионов. Наум Коржавин, как и все люди его поколения, как и все советские люди, прошел через сложное, для кого-то мучительное осмысление и переосмысление, переоценку ценностей, идей. Об этом уже написаны и еще будут написаны горы книг. И Коржавин писал. Далеко не случайно название его мемуаров - «В соблазнах кровавой эпохи». Но Коржавин прежде всего – поэт. И мне кажется, он сказал все в двух стихотворных строчках:

Годы ушли на постижение

Того, что должно быть понятно с рождения…

Прощайте, Наум Моисеевич!

"