Свойства страсти

К уподоблениям жизни – театру, битве, сумасшедшему дому, галере, к которой прикованы гребцы, – жизни, окутанной мраком, Деклан Доннеллан и постоянно работающий с ним сценограф Ник Ормерод добавили образ жизни-шахматной доски, по которой движутся фигуры-люди. Перипетии борьбы за русский трон, скитания разлученных бурей близнецов – сестры и брата, убийственная любовь Отелло к Дездемоне в постановках британцев – не отделенные друг от друга веками и странами события, а вечные истории, разыгранные где-то в условном пространстве подмостков.

Среди вариантов «Бориса Годунова» в черновиках Пушкина остался листок с названием: «Драматическая повесть. Комедия о настоящей беде московскому государству. О царе Борисе и Гришке Отрепьеве. Летопись о многих мятежах». Видимо, определение «комедия о настоящей беде» и было бы самым точным жанровым определением спектакля Доннеллана. Стремительный, легкий, озорной и бесстрашный его спектакль соединяет точность прочтения пушкинского текста с некоторой долей бесцеремонности. Помост. Народные толпы изображают несколько статистов по разным углам помоста и фонограмма далекого гула. Персонажи одеты в современные пиджаки и галстуки, солдаты в костюмах цвета хаки, генералы в галифе и при орденах. Пимен (Игорь Ясулович) печатает свой труд на стареньком «Ундервуде». В корчме – столики под клеенкой, по телевизору гоняют мультфильмы. На встрече со своими приверженцами Лжедмитрий использует микрофон… Вековая пыль традиций сметена стремительностью ритма, современной жесткостью интонаций и чуть ироничной точностью в следовании не духу и не букве текста, но логике событий. Обманы, подмены, оборотни, борьба честолюбия и алчности… Россия кажется Эльсинором, в котором нет Гамлета. Здесь после поцелуя и объятий на шею набрасывают петлю, а, вырываясь от патруля, Самозванец убивает Пристава коротким ударом в шею. И страшно здесь не само убийство, а сноровка, с которой нанесен удар. В Самозванце – Евгении Миронове есть реактивная стремительность смены душевных состояний и внутренняя пластичность. В его произношении пушкинский стих, не теряя ритма, звучит с легкостью, после которой проза кажется неестественно тяжеловесной. В пушкинской трагедии два главных протагониста – Самозванец и Борис – ни разу не встречаются друг с другом. У Доннеллана странно сближенные герои (Борис (Александр Феклистов) стал в спектакле моложе, Самозванец старше) кажутся братьями: удачливый, летящий младший и потерявший кураж и счастье старший. В последней сцене рядом с заснувшим Самозванцем на помост уложат умершего Бориса, а действие будет продолжаться дальше, летя к финальному: «Народ безмолвствует…».

В постановке «Двенадцатой ночи» использованы все фирменные режиссерские приемы театра Доннеллана. Тут и летящие полотнища декораций (черные в первой части спектакля, белые – во второй). И диагональные мизансцены, чуть ироничная интонация, смешение временных примет в костюмах персонажей (вполне современные пиджаки, мобильники мирно соседствуют с камзолами и подвязками), песенки из Шекспира соседствуют с русской бардовской про «землю-Колыму». Сказочная Иллирия превращена в некое театральное пространство вообще, где разыгрывается история двух близнецов – брата и сестры, после невероятных путаниц обретающих друг друга и спутников жизни.

Как когда-то в шекспировские времена все роли играют мужчины. В начале спектакля они стоят в белых рубашках и черных брюках. Вокруг талии обернут юбку – женщина готова. Их не пытаются «загримировать» под женщин: прямые платья, короткие мужские прически, грубые мужские голоса и некоторая доля брутальности, сохраняющаяся в манерах и повадках. Исполнителям ролей Виолы (Андрей Кузичев), Оливии (Алексей Дадонов), Марии (Илья Ильин) явно не ставилась задача сыграть «идеальную женщину» (которую, как известно, может сыграть только мужчина). Доннеллан никогда не ставит перед исполнителями задачи, превышающие их возможности. Пол исполнителя здесь ничего не привносит в образ. Если не считать сложного математического подсчета «кто есть кто» в сцене, когда Виола – Андрей Кузичев в облике переодетого мужчины ведет любовные сцены с Оливией – Алексеем Дадоновым. Может, поэтому мужские роли сыграны явно сильнее, особенно сэр Тоби – Александр Феклистов и Шут – Игорь Ясулович. Сказать, что спектакль получился веселым, было бы явной клеветой, а говорить о глубоком философском смысле идеи «растворения нашей идентичности в любви» – некоторой натяжкой. Спектакль получился стильным, неглупым, с несколькими эффектными находками. Одна из лучших сцен – финальная. Уже узнав о наличии близнецов – брата и сестры, – Оливия и Герцог Орсино (Александр Яцко) снова путают избранников.

Доля легкости (почти легкомыслия) в общении с великим Бардом ощутима и в постановке «Отелло». Доннеллан прочел шекспировскую трагедию как рядовую бытовую историю. Почти газетное происшествие из криминальной хроники. Тяжеловесный, простодушный военный (не очень верится, что Отелло – великий полководец и генерал) влюбился в пухленькую простенькую венецианскую девочку Дездемону (Кэролайн Мартин). И в семейную идиллию медового месяца вторгся расчетливый интриган Яго. Джонни Филлипс играет Яго умным, сильным, страшным политиком, рассчитывающим свою партию на ходы вперед. Лучшим моментом спектакля становится сцена в спальне. Когда собственно процессу удушения возвращается вся его отталкивающая натуралистичность. Подняв Дездемону, Отелло сжимает ее своими ручищами, ее тело некрасиво извивается, бьется, руки давят все сильней. Отелло душит ее мучительно долго, а с собой кончает коротким быстрым ударом и падает рядом на огромную двуспальную кровать, прямо на тело жены.

Впрочем, с Доннелланом Россия попрощалась ненадолго. Английский мастер приступает к «Вишневому саду», который наверняка станет новым открытием русской классики не только для мастера шекспировского театра, но и для родины Чехова.