Posted 22 марта 2011,, 21:00
Published 22 марта 2011,, 21:00
Modified 8 марта, 06:23
Updated 8 марта, 06:23
Дрожащая от скрытого сексуального возбуждения героиня фильма, тележурналистка Лариса Дебомонова (Екатерина Вилкова) рассказывает своей видеокамере, что на Южном Урале только что поймали снежного человека. Объектив поворачивается и показывает деревянную клеть, откуда к героине рвется здоровенный парниша с мохнатым лбом, с ног до головы упакованный в меховой комбинезон (почти неузнаваемый Александр Стриженов). Вокруг – опереточные уральские мужики в пимах, армяках и зипунах. Парниша ломает клетку, затемнение, и в следующем кадре Лариса сидит уже на фоне пещеры и с еще большим (надо полагать, от страха) эротическим чувством признается, что ее того и гляди употребят.
Вспоминается анекдот, героине которого в аналогичной ситуации советуют съесть лимон, дабы стереть с лица сладкое выражение. Между тем йети, только что издававший нечленораздельные звуки, интеллигентным голосом сообщает Ларисе, что его зовут Ваня, а годков ему всего девять. Вспоминается «Рукопись, найденная в Сарагосе», где одержимый Пачеко прерывает нечеловеческий вой и говорит, что родился в Кракове.
«Вспоминается» – это ключ к «Самке», чья фонограмма и видеоряд построены из аллюзий и прямых заимствований откуда ни попадя – из анекдотов, из сказок, из фильмов и романов. Снежный человек Ваня рассказывает, что его бабка ненароком спуталась с охотником, забывшим в ее логове свои записки, – словом, врет, как Хлестаков в паре с генералом Иволгиным из «Идиота». Молчит только про свое действительное происхождение от русского медведя, заокеанской обезьяны да «зверя лесного, чуда морского» из сказки Аксакова.
Почему молчит, понятно: Константинопольский слагает свою «постмодерновую» сказку не так, как архитектор строит дом, а скорее так, как взрослый играет в детские кубики – как понесет, так и получится. А несет его с такой страшной силой, что невольно подумываешь о нарочито упоминаемых в «Самке» грибках, которыми Ваня потчует похищенную девицу, – не настолько ли они, в самом деле, глюкогенные, что захмурили вместе с героиней и самого постановщика?
Предположение, конечно, бредовое, но отвечающее на ряд вопросов. И на тот, почему героя вместо чаемого Михал Иваныча, или Мишеньки, зовут Ваней, а героиню – Ларисой вместо Маши, которой положено попасть в медвежьи объятия. И на тот, почему дико смешные эпизоды сменяются нелепыми и неинтересными, как бывает на всякой гулянке, куда попадаешь трезвым. И к чему в комедии столько пейзажей: русского человека по пьяни всегда тянет залюбоваться березкой, а то и потискать ее, как чужую жену. Юрий Клименко, конечно, прекрасный оператор и лауреат «Белого слона», но Константинопольский-то мог пожалеть зрителя, пришедшего посмеяться, и не услаждать его столько времени родными далями и миражными видами уральских мамонтов, идущих мерной чередой по просторам отчизны-матери.
Равно как мог бы не обрывать на полуслове увлекательную линию сближения Маши с медведем, а довести ее до намеченного героем финала. И произвести на свет, точнее в ночь, не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку. Со всеми вытекающими отсюда поистине сказочными последствиями.