Горький вкус любви

Внимательный зритель вправе воскликнуть: «А где знаменитая сцена холерного бунта?» Сцена действительно отсутствует. Все дружно бегут искать Протасова под грозный шум, буквально наваливающийся на слух, – и пауза. Вместо холерного бунта – умиротворенный танец сошедшихся в ином мире Чепурного и Лизы. При этом свет на сцене гаснет. И вся декорация, состоящая из деревянных прямоугольных колонн (сценограф – Александр Орлов), превращается в стену между ними – несчастными женихом и невестой – и нами, стену, просквоженную тончайшими щелями, полосками света. Положительно «нездешний свет».

Такой мистический и лирический финал закономерен для того Горького, которого внимательно прочитал Туманов. «Дети солнца» для него комедия о пяти пудах любви, один из которых «взвешен» драматически. Центральный треугольник – Протасов, Лиза, Вагин – разыгрывается с хорошо уловимым водевильным «тонусом». Побочная линия Мелании и Протасова выглядит откровенным фарсом. Матримониальные приключения «хамки» Фимы уже тянут на сатиру, так же как домашние безобразия слесаря Егора с женой. Только неумелые томления ветеринара Чепурного и нервической Лизы от сцены к сцене становятся все сложнее и тревожнее. Ведет эту линию исполнитель роли Чепурного Юрий Ицков. Некрасивый и насмешливый человек, он мало похож на жениха, каким обычно предстает Чепурной на сцене. Самому Ицкову, актеру скорее характерному, непривычна роль немолодого влюбленного, и вместе с Марией Фефиловой (Лизой) они осторожно раскрывают природу страсти, испугавшей и его, и ее.

Иной, вовсе не опасной кажется любовь Вагина к Елене. Это детская любовь. Леонид Алимов играет в Вагине капризного, обиженного, чувствительного и совсем не богемного человека. Потому-то юмор – одна из необходимых актеру красок, которой он пользуется часто и в меру.

Александр Орлов кроме стандартных стульев вокруг стола поставил еще отдельно детский стульчик и кресло, обитое красным бархатом. От первого ко второму двигался по жизни герой, но так и не смог пересесть из детства в зрелость. И теперь массивный художник с трудом втискивается в детский стульчик…

Событием для Петербурга стало появление на сцене актера, с городом давно не связанного, – Евгения Леонова-Гладышева, да еще в главной роли. Такого рода «спусков» кинозвезд на театральную «землю» мы видели немало. Чаще всего из этого ничего путного не выходило. Леонов-Гладышев при ближайшем рассмотрении – совершенно театральный актер, что должно рассматриваться как комплимент. Сказался ЛГИТМИК, где Леонов-Гладышев получил образование. В его игре не было неловкостей, попыток изобразить «кадр» и себя в нем. Он, по-видимому, сошелся с труппой. Важно, конечно, и то, что играет актер. Протасов в исполнении Леонова-Гладышева – немудреный чудак. Скорее всего, дилетант. К его опытам никто не относится всерьез (включая режиссера). Мечты Протасова младенчески чисты, как и его брачная путаница. В рабочем переднике или в воскресном светлом костюме этот химик, возможно, начал свои опыты задолго до того, как женился, еще в гимназическом возрасте. Этот Протасов пребывает где-то в башне из слоновой кости – и никакая богачка Мелания не нужна, чтобы ее соорудить. Над Протасовым-Леоновым-Гладышевым не смеются, и не восхищаются им – это к тому, что Протасов Качалова или Смоктуновского воспринимались никак не меньше, чем пророки в своем отечестве. Протасов в петербургском спектакле ближе по сегодняшним меркам к тому, что играл Василий Бочкарев у Адольфа Шапиро в Малом театре – симпатичная посредственность. У таких все устраивается один раз на всю жизнь. Таким попадаются на редкость «удобные» жены – как Елена в исполнении Натальи Кутасовой.

Сегодняшний Протасов из Горького невольно сопоставляется с Ивановым из Чехова: вот два интеллигента, один знает, чем жить, другой мается от непонимания. Если Протасова может утешить и умная жена, давшая ему хороший урок, и бессмысленная химия (уж лучше бы он работал для завода Назара Авдеича), то Иванов не согласен даже на школы и больницы. Глупейшая и безобидная жизненная полнота Протасова оскорбительна для агностицизма Иванова, но от ивановского сплина родится спор человека с самим собой, а от Протасова не останется ничего, кроме летучих и вредных паров. Впрочем, сыграть пародию на философа Иванова наш театр, уверена, еще попробует.

Социальный Горький все же у Туманова есть: люди страдающие, мыслящие, мечтающие – это один класс, люди озлобленные, алчущие, продажные – другой. Граница между ними проведена, как ни странно, пьяной кадрилью, лихостью и ором низшего сословия. Эти танцы (в постановке Николая Реутова) молча, с отсутствующим видом терпят «аристократы». «Они тоже дети солнца?» – тихо спрашивает про «плебеев» Чепурной. «Русская кадриль» – жанр Туманова, а не Горького. Туманов показывает, что можно дискутировать с драматургом на его поле – корректно и не рвать в клочья источник, объявляя себя новым автором.