В поисках запасной Литвы

Время от времени, желая спастись от неизбежной суеты суматошной театральной жизни, Римас Туминас сбегает на хутор, где родился и вырос («набраться сил», как поясняет в своих интервью). К воспоминаниям детства вообще возвращается часто, объясняя на репетиции, почему за Раневской посылали именно дочь Аню, вспомнит, как его пятилетнего, мать посылала за отцом, когда он слишком засиживался с друзьями за бутылкой. «Отец понимал, кто меня послал и зачем. Он крепко сжимал мою руку, до синяков, но шел за мной домой» («НИ», 27.07.2006). Чтобы объяснить актерам тайны профессии, вспоминает себя младшеклассником, идущим в школу, гордым от того, что в ранце лежат удивительно наточенные отцом карандаши («играть нужно не карандаш, а ощущение карандаша в ранце. Ощущение его безупречной тонкости и изящества формы. Найти это ощущение сложно, но это и есть главное в театре»).

Изящество и безупречность формы Туминас ищет не только в актерском исполнении, но и в пьесах. Открыв для себя на третьем курсе Вильнюсской консерватории мир Чехова, резко перерешил судьбу; уехал в Москву, в ГИТИС (и вот без малого сорок лет не расстается с любимым драматургом). По окончании института, вернувшись в Литву, быстро обнаружил, что «как молодой советский режиссер я был обречен ставить современную драматургию, классику ставили другие – главные режиссеры». И в 1990 году Туминас создает свой Малый театр в Вильнюсе, где ставит Лермонтова и Брехта, Чехова и Гоголя, Гольдони и Беккета…

Начиная с середины 1980-х (с появления первых спектаклей Эймунтаса Някрошюса) литовский театр занимает в сознании театралов место особое и отдельное. Гастроли вильнюсского Малого театра в Москве стали событием нерядового масштаба. Поэтичный мир снежного Петербурга, где разыгрывалось действие его «Маскарада», был одновременно узнаваемым и чужим. Туминас превратил лермонтовскую трагедию в феерию снега, огня, летучих фейерверков, прошив все действие хачатуряновским вальсом в парадном оркестровом звучании и в бедном наборе нескольких скрипок. В странном месте – то ли в снежном Летнем саду, то ли на небогатом кладбище, занесенном холодным питерским снегом (сценограф Адомас Яцовскис), ожили воспоминания. Кружила белая метель, взлетали снежные хлопья, рядом с мерзнущей статуей появлялся белый шар-сугроб. И люди, возникающие в снежном вихре, – лишь призраки, бледные тени ушедшей эпохи. Нежные дамы в капорах и митенках, господа в форменных шинелях порхали по сцене со свободой и непринужденностью сновидений, где все пропорции сбиты, и любой образ может то улететь, то вдруг скорчить самую невообразимую гримасу.

Тема исчезновения красоты, оскудения жизни, тема распада культуры – один из лейтмотивов творчества литовского режиссера. И как противовес ей Туминас вводит тему поиска «другого мира», «другой жизни», поиски иной судьбы.

Поклонник строгой формы, Туминас редко позволяет себе лирическую открытость сценического высказывания. По его постановкам судить о том, где «ходит режиссерская душа», практически никогда не удается. Пожалуй, единственным исключением стал спектакль «Мадагаскар». Примечательна сама история его создания. Прочтя роман о литовце, который отправился искать для Литвы новые земли, Туминас настойчиво начал соблазнять знакомых драматургов написать на его основе пьесу. В результате Мариус Ивашкявичус создал один из лучших современных сценических текстов, чей изощренный язык разом напоминает о Платонове и о Жванецком.

Реальные действующие лица литовской истории здесь превратились в персонажей сказочного фольклора. Посол во Франции Оскарас уверен, что Атлантиду заселяли литовцы и затонула она, потому что не вынесла тяжести роста литовскости. Он предвидит, что скоро одна половина Луны упадет на Россию и у Литвы окажется дополнительная территория, способная вынести величие литовского духа. Сам главный герой, Казимерас Пакштас (Пакштас – по-литовски «шутка»), стремится обратить своих соотечественников лицом к морю, посадить их на корабли и отыскать в Африке земли, пригодные для создания «запасной Литвы»: черного Вильнюса и черного Каунаса. Изощренный, затрудненный литературный язык, слова, вышедшие из бытового употребления, намеренно контрастируют с точными скупыми сценическими средствами. Не пытаясь ни бороться с автором, ни додумывать за него, Римас Туминас точно идет за подсказками литературного материала, находя сценические эквиваленты прекрасной прозе.

Самый свободный по духу, полный юмора и света, «Мадагаскар» оказался еще и пророческой работой. Его создатель также, в свою очередь, отправился на поиски «запасной Литвы», откликнувшись на предложение возглавить осиротевший Вахтанговский театр.

Любовь к отточенной и вычурной форме, тяга к классике, некоторая эклектичность приемов (когда цитата как бы «теряет» свой непосредственный источник) – все это оказалось близким вахтанговской школе. Сотрудничество режиссера и театра оказалось на редкость плодотворным. За неполные пять лет Вахтанговский театр успел пережить скандалы и триумфы. Туминас проявил себя гибким политиком, сумевшим занять в новых постановках практически всех корифеев театра и привести новые лица. Сумел привлечь зрителей обдуманным соотношением новаторства и традиции. А поставленный им «Дядя Ваня» стал высшей точкой долгого диалога литовского режиссера с русским классиком.

Усадьба Войницких в спектакле Театра Вахтангова наводит на мысль не столько об обедневшем помещичьем доме, сколько о разорившемся театре, в котором бестолково свалены остатки реквизита: портал из какой-нибудь костюмной пьесы, каменный лев на заднем плане – откуда-то из Лопе де Вега. В ободранном, обобранном пространстве обитают подозрительные чудики, практически каждый из которых придумал себе имидж и в нем живет. Режиссер выстроил острые, гротесковые рисунки ролей, наполнил спектакль фарсовыми эпизодами и эстрадными лихими номерами. Актеры Вахтанговского театра играют смело-комедийно, с вызывающей гротесковой яркостью, которая долго казалась несовместимой с чеховской акварелью. Однако от этого шутовского эксцентрического мельтешения драма чеховских персонажей отнюдь не теряется, а становится, если угодно, только безысходнее. В финале дядя Ваня – Сергей Маковецкий почти физически страдает от осознания, что ему 47 лет и прожить он сможет еще пару десятилетий: «Скажем, если я доживу до 60…»

В преддверии своего 60-летия Римас Туминас скрылся от журналистов, не желая подводить итоги и делиться планами. Как объясняет сам – предпочитает жить, ощущая «временность» всего происходящего: «постоянно испытываю ощущение, что в эту профессию я зашел на время, а самое главное будет потом».

На юбилейном вечере Римас Туминас озвучил замысел новой постановки: «Пару недель отдохну и примусь за «Евгения Онегина».