Главный режиссер театра «Гешер» Евгений Арье

– Израиль – воюющая страна. Способен ли театр стать местом, где может произойти консолидация между людьми?

– Деятели театра очень надеются на это. Но ставят пьесы, скорее, с целью консолидации среди евреев. В сторону тех, которые за мирный процесс. Все фильмы израильские, побеждающие сегодня на международных фестивалях, – про взаимоотношения с Палестиной, про армию, в которой происходят страшные процессы в связи с продолжающейся войной. И молодые режиссеры знают, что, если они пойдут в другую сторону, их никто не заметит. Это иногда доходит до цинизма. А спорные земли – место, где театр по определению невозможен. Гигантское скопление нищего населения, куда были переведены миллиарды долларов, впоследствии растащенные. Борцы за права человека продолжают снимать на камеру это нищее население и агрессоров – израильских солдат. Не понимая, что там никто из руководства мира не хочет. Там вырастает молодое поколение, не имея перед собой никаких перспектив, кроме войны и шахидства. Потому что там ничего не строится! При этом есть замечательные районы, где стоят виллы, живут богатые люди – туда и ушли все деньги, не ушедшие за границу.

– Однажды я слышала, как культурный атташе посольства Израиля в Москве заявила, что между культурами иврита и идиша нет ничего общего. Это так?

– Не простой вопрос. Первое – в момент становления иврита в Израиле устанавливалась и идеология «нового еврея». Не сгорбленного в очках, ремесленника или человека Торы, а спортсмена, человека мощного, работающего на земле или строителя. Идиш тогда стал если не запрещенным официально, то запрещенным этически. Поэтому люди, родным языком которых был идиш, не хотели на нем говорить. Это было неприлично. И «отряхнув этот прах», они отряхнули много замечательного. Ведь было немало блестяще образованных людей из Германии, Польши, России, носителей культуры, которая просто растворилась. И это создает проблемы в стране, где вы сегодня встретите замечательных физически развитых красавцев-мужиков, которые могут не знать, кто такой Бомарше (у меня был такой актер). Второе – Гитлер и Сталин сильно преуспели на поприще убиения культуры идиш. С какого-то момента я стал ею интересоваться (в Москве я делал первый вечер памяти Михоэлса в Доме кино), смотрел массу документов и киноматериалов и обнаружил, что была чудесная культура, которой больше нет. Есть остатки – один театрик в Израиле на идиш, куда ходят старички и старушки, чтобы послушать свой язык, театрики в Штатах, в Польше, в России – но это несущественные культурные явления. Есть отделения в нескольких университетах в Штатах и в Израиле. Но возродить эту культуру абсолютно невозможно. Это было сознательное отталкивание от диаспоры.

– Почему?

– Евреи моего поколения находились с детства в такой ситуации, когда слово «еврей» было ругательством. Если даже это отношение общества к евреям прошло, то в евреях-то память осталась! Я никогда не забуду, как в здании музыкальной школы, где я учился, помещалась школа для умственно отсталых детей, которые однажды бросились на меня с кулаками и криками: «Убирайся в свой Израиль!» Они оказались провидцами, я, действительно, уехал в Израиль. У интеллигентов-евреев есть замечательная формулировка: «Я человек русской культуры». Только они забывают, что тысячи лет евреи, разогнанные по миру, пытались ассимилироваться там, где оседали. Более ассимилированных людей, чем немецкие евреи, трудно себе представить. Я как-то делал спектакль в форме немецкого циркового варьете 1930-х годов. Оказалось, что авторы 99 процентов легкой музыки довоенной Германии – евреи. Как Дунаевский в СССР. Хотя сами себя они считали немцами, читали Гете и Гейне, были уверены, что принадлежат к немецкой культуре. И дорого за это заплатили.

– Пьеса «Диббук» – из разряда легендарных, ее постановка Евгением Вахтанговым стала канонической. Не мешала ли вам память о том почти столетней давности спектакле?

– Весь израильский театр, и уж точно Национальный театр «Габима», начался с приехавшей из России труппы актеров, с которыми Евгений Вахтангов поставил «Диббука». У евреев начала ХХ века, все еще блуждающих между странами и языками, вакантное место театрального мифа занял «Диббук» С. Ан-ского. В «Габиме» пьеса шла в течение десятилетий. Диббук в иудаизме соответствует разнообразным бесам других религий. В еврейском варианте этим бесом является душа умершего человека, вселившегося в чужое тело. Я прочел пьесу, не увидел в ней ничего, кроме мистики, и понял, что в изначальном варианте ее сегодня ставить невозможно.

– Осовременивая историю, вы не сделали попытку привнести в сюжет актуальные социальные мотивы. Скажем, сделать Лею – еврейкой, а ее возлюбленного Ханаана – арабом…

– Когда я только приехал в Израиль, ставили спектакль «Ромео и Джульетта», где как раз он был арабом, она – еврейкой. Или был польский спектакль по «Диббуку», в котором каким-то образом фигурировала тема нацизма. Мягко говоря, я ненавижу такой театр – превращающий объемную пьесу в фельетон. Делать памфлеты или капустники, используя большую литературу, мне неинтересно. Но вообще социальный театр очень популярен в Израиле. В частности, тема войны и мира израильтян с палестинцами. Общество радикально разделено по этому поводу. Весь театр в Израиле – левый. Как и большая часть интеллигенции. Левые в Израиле – совсем не то, что здесь. Это не коммунисты. Это скорее пацифисты. Многие театры просто отказываются ехать на гастроли на так называемые территории…

– На что ориентирован израильский театр? Какое место в театральной жизни Израиля занимает российский театр?

– Российский театр в 1980-е и 1990-е годы никакого места не занимал, пока не возник наш «Гешер». От русского театра ожидали чего-то пыльного, старорежимного. До нашего там появления была ориентация на немецкий театр. В частности, брехтовский. Совсем накануне нашего приезда началась эпоха американского театра. Потом появился интерес к русскому театру, сейчас считается, что наш театр оказывает определенное влияние… Русская драматургия очень понятна израильтянам – Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов. Но определенно говорить о какой-то художественной ориентации израильского театра трудно, поскольку ориентирован он в основном коммерчески.

– То есть в ходу антрепризы?

– Нет! Три огромных театра в Тель-Авиве! Каждый из которых выпускает по 10–15 спектаклей в сезон. А Камерный театр выпускает все 20, играет две с половиной тысячи спектаклей в год, ежедневно на разных сценах по пять-шесть спектаклей. Абсолютно убитый театральный рынок, потому что город небольшой. Понятно, что невозможно делать 20 качественных спектаклей в год. Это надо иметь хотя бы пять хороших режиссеров. «Гешер» делает от четырех до шести спектаклей в год. Но существуют критерии финансирования, которые ввели несколько лет назад – в соответствии с количеством поставленных и сыгранных спектаклей. Поэтому в то время как зрители и критики кричат: «Мы вас любим! Вы лучший театр Израиля!», денег мы получаем мало.

– В «Гешер» ездят зрители из разных уголков Израиля?

– Ездят мало, потому что ездят сами театры. Такая система существования, старая политика «искусство – народу». Сейчас это выглядит, с моей точки зрения, абсолютным бредом. Потому что лучше сесть в автобус и проехать десять минут, чтобы посмотреть спектакль на той сцене, на которой он создан. Правда, понастроили хороших залов, иногда даже лучше, чем в Тель-Авиве. Заседают комитеты – люди, получающие зарплату, которые приходят, смотрят спектакли бесплатно и выбирают то, на что смогут продать билеты по стране. Естественно, стараются выбрать подешевле и посмешнее. И возникает такая своеобразная цензура – ставя спектакль, я уже заранее знаю, что его вряд ли купят. Иногда ошибаюсь.