Кетчуп для Раскольникова

Привезенные в Россию «Грустные песни из сердца Европы» принадлежат, пожалуй, к самой популярной категории спектаклей. В любом театре непременно есть актерская моноработа, помогающая актеру (часто очень хорошему) как-то восполнять недовостребованность. Как правило, эти спектакли грустно похожи друг на друга, как дети-сироты, одинаково постриженные и одинаково казенно одетые. Режиссерские приемы кочуют из одной такой постановки в другую. Тут и фотокарточки, и свечки, которые раздают первым рядам зала. Исполнитель, садящийся на колени самому терпеливому из зрителей, и грустная музыка, которая иллюстрирует драматические моменты. Надо добавить еще сомнительную литературную основу (от текста вольно переписанного Достоевского оторопь берет). И тут, веря словам буклета, что Кристиан Смедс – лучший финский режиссер, начинаешь сочувствовать финнам.

Алдона Бендарюте – прекрасная актриса с необычным и подвижным лицом, гуттаперчевым телом и удивительной отвагой сценического существования. Ее девушку из «Песни песней» невозможно забыть: как она билась в отчаянии и как взлетала в любовном экстазе в небеса. В пространстве библейской любовной истории и в великом спектакле ее существование было на диво осмысленным. Но в тесном четырехугольнике второразрядной режиссуры трагическому темпераменту нечего делать. Ну как можно убедительно намазать кетчупом топор (пахнет даже на третьем ряду зала) и, приставив его ко лбу, убедительно сыграть смерть зарубленной старухи?

Но дело даже не в качестве «Грустных песен», а в контексте, в котором существует этот спектакль. Дело в том, что этой постановкой открылся в Москве фестиваль «NET» («Новый европейский театр»), претендующий на «новое европейское слово». Фестиваль возник в те перестроечные годы, о которых впоследствии ироничный Петр Вайль скажет, что они «отличались младенческой некритичностью восприятия Запада». Все, что шло «оттуда», было вне критики: и мода, и окорочка, и имена властителей дум. Комплекс провинциальной неполноценности (оборотная сторона медали комплекса провинциального превосходства), как выяснилось, пестовался в народной душе годами культурной изоляции и только искал момента, чтобы прорваться. Наши мастера театра в те годы всерьез мучились в раздумьях: а ну как на Западе они покажутся устарелыми? Ненужными? Верили на слово начавшим выезжать журналистам и коллегам. Скромного лейбла «лучший режиссер Финляндии» или «лучший режиссер Занзибара» вполне хватало для почтительного удивления: ах, вот что сейчас там носят! Целые поколения молодой режиссуры до сих пор все примеряют одежки «лучших из Занзибара», пытаясь встроиться в европейскую моду.

Однако за последние годы отношение к «западному» претерпело закономерные изменения. Наши сограждане перестали сметать что ни попадя, лишь бы «оттуда». Экспериментальным путем выяснили превосходство российских кур над американскими окорочками-мутантами, российского постельного белья над «Икеей» и осетинских пирогов на заказ перед пиццами.

Благодаря свободе передвижения по миру и заслуг многочисленных фестивалей, привозящих «на дом» все и всех, привлекательность «нового и европейского» сильно полиняла. При ближайшем знакомстве выяснилось, что «новый европейский театр» часто делается где-то в европейских Тетюшах по лекалам многолетней давности. Однако сегодня российская публика, похоже, уже не готова «кушать» Достоевского под первым попавшимся кетчупом с иностранной этикеткой.