Оцифрованные ангелы: Александр Иличевский написал роман об абсолютных ценностях

Главное, что присуще писателю Александру Иличевскому, это сила противостоять мелкотравчатости, которая просто-таки захлестывает современную литературу.

Анна Берсенева, писатель

Конечно, не является открытием, что заурядность доминировала всегда, в литературе так же, как и в жизни. Однако то, что происходит у тебя на глазах, особенно заметно. И явно преобладающая сейчас мизерность мышления в сочетании с ремесленной мастеровитостью наполняет читателя не интересом, а недоумением: зачем стараться крепко сбить историю и выстроить увлекательный сюжет, если авторское сознание не способно наполнить их значимой мыслью?

В романе Александра Иличевского «Чертеж Ньютона» (М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2020) авторская мысль масштабна так же, как стремление главного героя, физика Константина, разгадать тайну «особой материи, занимающей большую часть Вселенной, но при этом не вступающей с наблюдаемым миром во взаимодействие». Человек он не из дюжинных - в пустыне Невада (туда Константин едет, чтобы понять, что произошло с попавшей в секту матерью его жены) и на Памире (там он собирает данные наблюдений заброшенной с советских времен физической лаборатории) ему являются духи этих непростых мест, и герой видит их во всех подробностях.

Роман вообще не только строен композиционно, но и наполнен множеством подробностей, как реалистических, так и мистических, причем те и другие соединяются самым естественным образом. Антропоморфные и неопределимые духи Невады, например, общаются с героем «благодаря своеобразной пантомиме, похожей на ту, что я видел когда-то в небольшом парижском театре, куда во время отпуска увлекла меня жена».

Но главное - значимая художественная задача - не растворяется в причудливой игре авторского воображения. Писателя занимают не возможности вымысла и не приметы реальности сами по себе. Их в романе много, как и динамичных событий, но все же то и другое - лишь средство для понимания единства науки, религии и искусства, человеческого мозга и искусственного интеллекта. Это единство позволяет найти во Вселенной «ангелов в качестве цифровых массивов, которые можем интерпретировать как мыслительную деятельность». Такой «вполне осмысленный числовой пантеизм» позволяет герою воскликнуть: «Мироздание вообще - круговорот чисел. ... Вселенная есть мозг! Точней, речение Создателя».

Даже и не удивляет, что жизнь приводит такого героя в Иерусалим: этот город изначально создан для масштабных мыслей. Не случайно именно в чертеже Храма искал Исаак Ньютон связь между научно постижимым и познаваемым только верой. Константин вписывается в метафизический иерусалимский чертеж всей своей сущностью. Приезжает он в Иерусалим потому, что бесследно исчез его отец, Виктор Вайс, давно уже перебравшийся туда из Москвы, и в поисках отца проходит по следам его странствий и прогулок, мыслей, чувств, страданий, видений.

Какой он, этот Виктор Вайс? Да вообще-то очень узнаваемый по внешнему контуру жизни - неустроенный, относящийся с презрением ко всему, в чем не видит отпечатка вечности, богемный, пьющий... Однако личность его этим не только не исчерпывается, но даже не описывается. Отец - это тоже в первую очередь воплощенная мысль, а не набор бытовых и психологических характеристик. В незамечаемо скудном своем существовании он размышляет, например, о том, что «никогда наука не отличалась от мистических исследований. Законы Ньютона это законы классического, видимого мира. Метафизика в сущности и есть физика. Наука давно и плодотворно не столько заменяет теологию, сколько ее углубляет. Проблема человечества - есть мораль или нет ее. Квантовая механика дает нам основания говорить, что мораль есть следствие законов природы, а не случайная мутация культуры. Именно это является главным оружием против тьмы. Ибо можно победить человека, народы, государства и империи, но не законы природы, благодаря которым Кант дивился моральному императиву и звездному небу. Роль квантовой механики в сознании XXI века должна преобразить мышление и образ жизни человека».

Мог ли и этот герой оказаться в другом месте, нежели то, где «ландшафт связан со словами пуповиной, ... каждая пядь имеет свое имя, ибо везде что-нибудь да происходило: там Иаков увидел лестницу на небеса, здесь Авраам сидел у костра и принимал в гости мир»? И мог ли его сын, считывающий существование ангелов с сигналов физической лаборатории, не последовать за ним?

За повествовательной неторопливостью, с которой Александр Иличевский разворачивает перед читателем насыщенную деталями картину мира, чувствуется то же напряжение, которое пронизывает каждую структурную составляющую его многослойного, как время и Иерусалим, текста: напряжение мысли. Ее развитие дает роману сюжет, героям - характеры, описаниям - смысл (чего стоит одна лишь картина ночного фантасмагорического Иерусалима!).

Автору же книга, построенная на такой мощной основе, дает читателей, для которых важны абсолютные ценности.