Актриса Елизавета Боярская

– Елизавета, в последние годы только и успевай следить за вашими успехами: и у Льва Додина вы играете, и в антрепризе участвуете, и фильмы выходят один за другим. А где вам важнее всего состояться как личности?

– Состояться мне важней всего в семье – как женщине. А если говорить об актерском труде, то здесь, конечно, на первом месте стоит театр, потому что в театре не бывает дублей. Либо да, либо нет. Либо случилось, либо не случилось. Я обожаю особое актерское удовольствие, которое трудно описать. Это когда на сцене все хорошо идет, когда все друг с другом связываются как надо, и получается настолько живой, динамичный, звенящий спектакль, что публика замирает. Почти физическое наслаждение получаешь, когда выходишь на сцену и все классно.

– На съемочной площадке, надо полагать, такого чувства не бывает?

– Ну почему же, бывает и там. Просто это две совершенно разные профессии. В кино можно исправить свою ошибку, если что-то не получилось с первого раза, а в театре действие остановить невозможно. И если ты сегодня не в настроении либо во время действия что-то пошло не так, то велик риск навсегда потерять своего зрителя.

– В вашей практике такое случалось?

– Явных случаев я не помню – Бог миловал, хотя для объективности этот вопрос нужно задавать не мне, а зрителям. Им со стороны виднее. Но, кстати, я однажды посмотрела по телевизору наш спектакль «Жизнь и судьба», и мне стало плохо. Я в ужас пришла от собственной игры! Причем и не я одна. Многие мои партнеры по сцене тоже взглянули на себя со стороны и увидели, какие у нас там лица. Всё через слезы, через крик, через надрыв. Так невозможно, это такая неправда, что перестаешь сострадать героям. В театре ты должен быть раскален изнутри, а не внешне. Только в таком случае будешь притягивать внимание зрителей, как магнитом. Иначе говоря, когда твоему герою плохо, плакать должен не ты, а зритель.

– А лично вам доводилось плакать во время репетиций, если роль не задалась? Или же свои эмоции вы предпочитаете скрывать?

– Стараюсь, конечно, не показывать слез, но у нас настолько дружный театр, что все мы живем, как в большой семье. Тут всё на виду. Поэтому, как ни пытайся прикрыть собственную боль, она все равно видна. Скажем, когда у меня не складывалась роль Корделии в «Короле Лире», то это видели все участники спектакля. Я мучилась, ходила с платком, страшно переживала: ну ничего не получалось! До сих пор не пойму, почему Лев Абрамович именно мне дал роль дочери, которая идет против собственного отца. Впрочем, за неделю до премьеры он надо мной сжалился и назначил на роль Гонерильи, у которой с отцом совсем другие отношения. И мне сразу так легко стало, как будто меня на свое место поставили.

– Раз уж мы заговорили об отцах и детях, то не могу не спросить о Михаиле Сергеевиче. В последние годы его поступки не раз обсуждались в СМИ, как, например, письмо в поддержку строительства «Охта-центра». За семейным столом эти темы как-то затрагиваются?

– Мы можем обсуждать в семье все, что угодно, но комментариев я никаких не даю. Я всегда буду стоять на стороне своего отца, но это не исключает того, что мы разные люди и у нас могут быть разные мнения. Свое мнение я публично не высказываю. Я вообще человек другого склада. Например, на митинги не хожу, но если меня что-то волнует, то, поверьте, молчать не стану.