Posted 21 июля 2011,, 20:00

Published 21 июля 2011,, 20:00

Modified 8 марта, 06:22

Updated 8 марта, 06:22

...Чье имя драки останавливало

...Чье имя драки останавливало

21 июля 2011, 20:00
Валерий ВОЗЖЕННИКОВ (1941, с. Сива Пермской области – 2011, Пермь)

Мало кто писал о Боге так нежно, задушевно и запросто, словно о близком родственнике, которого любишь и уважаешь с детства, как Валерий Леонидович Возженников – поэт и учитель истории в пермском селе Постаноги.

«Как я светел был в ранних летах! Боже гладил не раз по головке И покаяться в детских грехах Отсылал меня к божьей коровке. / А теперь – под Десницей стою, Прогуляв покаяния сроки, И, теряясь в неясной тревоге, Вижу грозного я Судию. / Нет, убить никого я не мог! Но стою, будто в лодочке зыбкой. Где тот мальчик, которого Бог Привечал с неизменной улыбкой?»

Совсем иной и по творческому масштабу, и по стилю жизни поэт, Борис Пастернак заметил: «О! весь Шекспир, быть может, только в том, Что запросто болтает с тенью Гамлет». В конце концов Пастернак достиг поздней, но не запоздалой цели, каковая ему досталась не без труда, когда в стихах из романа сумел-таки впасть, «как в ересь, в неслыханную простоту». А Возженникову словно и не пришлось добиваться этого «запросто» и этой «неслыханной простоты». К тому же он ни разу не перешел опасной границы, где начинается та простота, что хуже воровства. И всё потому, что его отношение к Богу небанально.

Многие из нас – попрошайки, да еще и бесстыдно торгующиеся с Богом в надежде договориться, что в обмен на «богоугодное» дельце он простит какое-нибудь мошенство. Словом, пытаются втянуть Бога в свои делишки. А тут кристальный человек, никогда не мошенничавший, но все-таки страшащийся, что Бог, так хорошо относившийся к нему с детства, может быть недоволен им, хотя сам человек точно не знает, в чем его вина. Это не истеричный страх грешника перед жестоким наказанием, а сыновний страх встретиться глазами даже с мягким, доброжелательным, но укоряющим взглядом отца, который ожидал от нас чего-то большего.

Взаимоотношения с Богом у людей, родившихся в сталинские времена, осложнялись повсеместным государственным атеизмом. Чтобы не конфликтовать с начальством, советским служащим приходилось прятать свою веру, сторониться церкви из опасений, как бы не донесли. Я, например, долгое время не знал, что был крещен моей бабушкой Марией Иосифовной, которая сделала это втайне даже от моей мамы. Но некоторые люди к Богу приходили как раз от разочарованности в политике, пытавшейся насильственно подменить собой Бога. А с недавних пор религия стала огосударствленной формой политической корректности, и легко заметить, как неумело крестятся ушлые чиновники, из воинствующих безбожников превратившиеся вдруг в ревнителей религиозной нравственности. Не знаю наверно, но думаю, что Возженниковым вера в Бога была семейно унаследована.

«Мне, мой Бог, примнилось не однажды, Будто бросил Ты меня навек, Будто я уже не ангел падший, А совсем пропащий человек. / Если так, то не бывает хуже, Это уж навечная беда: Как свечу, задует Демон душу, Душу, недостойную Суда. / Боже, коль не бросил, так не мучай И прими участие в судьбе: Дай мне боль какую или случай, Как-нибудь напомни о себе».

Вот она – истинная вера, которая вызывает не унижающий, а возвышающий страх, когда человек страшится не столько Божьего суда, сколько того, что будет этого суда недостоин. Если бы так чувствовали все, то достоинства в человечестве прибавилось бы.

Коротенькое стихотвореньице об одинокой верующей женщине поражает эпитетом, которым она награждает Бога. Ничего подобного не могу вспомнить ни у кого, за исключением совершенно не сопоставимого с Возженниковым поэта – Игоря Северянина. Он тоже однажды назвал Бога «Милым», хотя по большей части известен «грезэрками» и «ананасами в шампанском». Впрочем, это сказано не мной, что противоположности иногда неожиданно сходятся.

«Ничего у Бога не просила: Что подаст – считала сверх всего. Лишь всем сердцем Господа любила, Лишь Его любила одного. / Не боялась ни земли, ни неба – Крепче страха та любовь была. Без молебна и без всякой требы К Милому с улыбкой отошла».

В чем разительное преимущество стихов Возженникова о Боге перед стихами, припадочно бьющимися лбом об церковный пол? В том, что истинные стихи лишены религиозной кичливости, настоянной на презрении и даже ненависти к тем, кто в не то и не так верит. Это стихи вообще не о какой-то единственно правильной надчеловеческой религии, которую необходимо навязывать всем, а о человеческой совести, которая и есть самое главное во человецех. Возженникова не зря уважали воспитанные им односельчане и как учителя, и как поэта.

«Здесь приливами накатывает рожь, И дорогу чужаки найдут едва ли. Приходи на Постаноги – и поймёшь, Что не всё мы в этой жизни потеряли. / Сам услышишь, как поют перепела, Встретишь девушек с пречистыми глазами. И увидишь ты, какою Русь была До падения Козельска и Рязани…»

Пермский поэт Юрий Беликов, предваривший своей прекрасной заметкой посмертную подборку стихов Возженникова, привел рассказ старого геолога о том, как именем Возженникова даже драки останавливали.

«Две ватаги схватились за монтировки. Я им кричу: «Вам кто историю-то преподавал?» – «Валерий Леонидович!..» И монтировки сами выпали из рук».

Родившийся за четыре месяца до начала Отечественной войны, Возженников знал ее только по книгам и воспоминаниям, но с проникновенной горечью сумел выразить боль фронтовика в одноименном стихотворении.

Редкое, родниковое, целомудренно чистое дарование. О чем бы он ни писал – о Боге, о ветеранах, о деревенских старушках, о природе, – это были стихи о любви.

Боль фронтовика

1
Родина, как я тебя любил!
Под Москвой –
не прятался за танком.
Шёлк твоих знамён боготворил,
И армейским кланялся портянкам.

Мир тобой был увлечён всерьёз,
Сам свернул бы на твою дорогу.
Но, когда ты встала в полный рост,
Почему не поклонилась Богу?

А теперь, мой аленький цветок,
Вся ты уместилась на петличке…
«Чья Москва и чей Владивосток?» –
Бомж меня пытает в электричке.

Сдали выси, веси, города…
Ну а как ты высоко стояла,
Знала только падшая звезда,
Помнит только донышко Байкала.

2
Добивают моё поколение,
Добрались и до скорбных камней…
Что ни год,
этот свет всё чужее мне,
А тот свет
с каждым годом родней.

Там не пишут историю заново
И моё поколение чтут.
Там друзья мои песни Фатьянова
На небесном крылечке поют.

* * *
Навалились страхи и печали,
Снятся космы чёрного огня…
Но приходит мать ко мне ночами –
Попроведать грешного меня.
Как всегда, поправит одеяло
И от сердца пламень отведёт.
Будто никогда не умирала,
Лишь поутру из дому уйдёт.
Запоёт синицей половица,
И повеет шёпот золотой:
Нам с тобой, сынок,
не разлучиться,
Я ещё возьму тебя с собой…

Не прельщаюсь
горними цветами
И, почуяв этой жизни край,
Не о рае думаю – о маме.
Там, где мама,
там и будет рай.


Кто вам преподавал историю?
Юрию Беликову,
подарившему мне рассказ об этом случае


Беспамятным во устыжение,
во просветление всех нас
горит звездиночка Возженникова,
который стольких юных спас.

Он был поэтом и учителем,
глазами тепел – не свинцов,
не усмирителем –
мирителем
буйноголовых сорванцов.

Всегда поэзия серьезная,
где с Богом спорит ученик, –
явление религиозное:
сквозь строки брезжит Божий лик.

Однажды шел по сельской улочке
былой пермяк, не впавший в спесь,
кто помнил то, чему наученный
он был Возженниковым здесь.

И вдруг увидел драку мрачную,
как говорят, «навеселе»,
и не прошел он, отворачиваясь,
ведь всё же был в родном селе.
Ему в знакомой сваре уличной,
где финку прячут в рукаве,
припомнился царевич в Угличе
на свежескошенной траве.

Провидя жертв новоопричнины,
дымился набрызг от ножа,
как ожерелие брусничное,
на шее отрока дрожа.

Так жизнь преступная, ночная вся, –
с хмельного зуда в кулаках.
Убийцы с драки начинаются
на пустырях и в тупиках.

А после – не мишени баночные,
что из-под печени трески, –
в подвалах выстрелы лубяночные
в затылки чьи-то и виски.

И бывший ученик Возженникова
ворвался в свалку пьяных туш,
надеясь мало на возжжение
уже почти погасших душ.

«Вам кто преподавал историю?» –
вопрос хлестнул, как Божий бич,
и совесть вдруг из всех исторгнула:
«Валерий Леонидович!»
Они, наверно, лишку выпили,
не нанеся, по счастью, ран,
и монтировки сами выпали
в неокровавленный бурьян.

И враз все замерли пристыженно,
разжали даже кулаки,
себе со вздохом не простившие,
какие были дураки.

Ну, слава Богу, что одумались.
А стольким драться невтерпеж,
и злоба пострашнее дурости
тех, кто хватается за нож.

Как семечки, всех пришлых лузгая,
форсят убийцы напоказ,
и русских убивают русские,
когда и так всё меньше нас.

Антихристята недостойные,
ужель бессмысленно, как встарь,
«Вам кто преподавал историю?»
с креста кричать в безликость харь?

Не дай нам, Боже, расставания
с людьми такими на Руси,
чье имя драки останавливало
без мановения руки!

Евгений ЕВТУШЕНКО

"