Между дворцом и хижиной

Этот спектакль 1982 года, давно у нас известный по записям, «вживую» играли в Москве лет десять назад, что вызвало резкое размежевание публики. Балетоманы старой школы возмущались, молодежь радовалась глотку свежего воздуха, а ветераны сцены писали «открытые письма» с рефреном «не смешно, когда маляр негодный мне пачкает мадонну Рафаэля». Между тем «маляр» не собирался ничего «пачкать». Он чтит классический балет и не страдает комплексом Герострата. Но Эк – не пассеист, а аналитик, отрицающий идеализацию, присущую классике. Свое кредо хореограф несколько лет назад сформулировал автору этих строк: «Я ставлю спектакли обо всем, что вмещает жизнь. Стараюсь копать глубоко – вот и все».

Нынешние гастроли показали, что наша публика основательно притерлась к современному искусству, и показы, как в провинции, так и в столице, прошли с триумфом и аншлагами. Это справедливо, если судить о спектакле по высокому уровню исполнения французской труппы и с позиции «время – лучший судья». Правы были те, кто изначально сопереживал попытке сделать авторский балет по сюжету балета классического, с использованием той же музыки Адана, взятой, в отличие от старых редакций, без купюр. За 28 лет, прошедших с премьеры, эта «Жизель» совсем не устарела и по-прежнему смотрится на одном дыхании.

Первый акт у Эка наполнен острыми конфликтами, доходящими до принципа «мир хижинам, война дворцам». Сценограф Мария-Луиза Экман обыграла власть дресс-кода, царящую в разных сословиях. С одной стороны, кряжистые крестьянки в глухих платьях и платках. С другой – аристократы и снобы, прибывшие развлечься на пикник и не ведающие, какая драма случится, когда один из них, фат в белом фраке, влюбится в местную уроженку – Жизель. Босоногое существо с блаженной улыбкой, в несуразном берете и вязаной кофте с самого начала слывет юродивой, не примыкая по душевному складу ни к миру хижин, ни к миру дворцов. Первая (и блистательная) исполнительница Жизели Анна Лагуна рассказывала о видении хореографом его героини: девушка «очень проста и слишком чувствительна. У нее до предела открытое сердце». Кто-то же должен помнить о чувствах, если кругом все бесчувственны, если влюбленный в Жизель крестьянин Илларион привязывает ее веревкой, чтобы не сбежала, а влюбленный аристократ Альберт обольщает доверчивую деревенщину, имея городскую невесту. Наивная простушка поражает (и привлекает) окружающих тем, чего у них нет, – нежной уязвимостью души. Мизан-

сцены Эка емко и точно подводят к кризису доверия, когда сумасшествие, в которое впадет обманутая героиня, станет прямым следствием ее незащищенности.

У Эка никто никому не мстит и никого не стремится прикончить. Мирта, начальница ночных фурий, превратилась в медсестру психушки, а невесты, умершие до свадьбы, стали несчастными обитательницами дома скорби – в больничных рубашках, завязанных на спине. Но, уйдя от внешних эффектов, Эк сосредоточился на эффектах внутренних. Он ставит танец, который небуквален и в то же время вполне красноречив: муки совести бывают не слабее внешних преследований, а психический разлом уничтожает человека не меньше, чем физическая смерть.

Сегодня очевидно, что не только коллизию, но и глубинный смысл классической «Жизели» Эк в ряде моментов сделал еще пронзительней. Он поставил балет о возможности катарсиса – и с катарсисом в финале, когда Альберт оказывается на прежнем месте, в деревне, сам почти обезумевший от посещения сумасшедшего дома. Его встречает Илларион и в порыве злобы заносит вилы над беззащитным, но внезапно бросает оружие и укрывает одеялом дрожащего голого противника. И понимаешь, что все эти приседания на широко расставленных ногах, понурые наклоны тела с опущенными до пола кистями, лихорадочные всплески угловатых прыжков и судорожные «загребания» руками вели к одному: Жизель – человек, от встречи с которым все меняется. Безумная научила своих мужчин жалости. И это единственный для них шанс стать нормальными людьми.