Цирковщина

Внутренний мир шута или клоуна – излюбленная среда для изучения с точки зрения психологии. При этом профессиональные психологи проявляют к клоунам куда меньший интерес, чем люди искусства. Последние уверены, что тот, кто смешит детишек на арене, потом, смыв грим и сняв круглый красный нос, становится страшным маньяком. Жизнь для этих безумцев вообще не стоит ни гроша. Ясно, что коллеги демонизируют клоунов почем зря (в официальных криминальных хрониках представителей этой милой профессии замечать как-то не приходилось), но контраст получается красивым, а потому периодически возникающие на эту тему сюжеты выходят сильными и впечатляющими.

Лучше всего в качестве саундтрека к картине де ла Иглесиа подошла бы старенькая песенка «Вива Кальман» российской (а тогда еще советской) рок-группы «Агата Кристи»: «Клоун не зря помнит эти лица. Вечером – шут, а теперь – убийца». И не только по сюжету: испанская лента – это абсолютная психоделика, вызывающая примерно те же эмоции, что и прослушивание «кровожадно-беспощадных» и при этом потусторонне-крышесносящих «агатовских» песен. Что до кинематографа, то здесь некоторые параллели можно провести с известным хоррором про Чаки – куклу-убийцу с милым детским лицом. Параллель, впрочем, ограничивается лишь тем, что герои становятся безумцами-убийцами, а оттого, что изначально они были призваны радовать маленьких детишек, их адская сущность усугубляется многократно.

Однако относить «Печальную балладу для трубы» к «ужастикам» было бы и неправильно и, думается, обидно для режиссера. Испанская лента сделана совсем не по лекалам, которыми почти всегда пользуются создатели хорроров, чем вызывают не только страх, но и смех. Кроме того, в фильме де ла Иглесиа прибавляются еще и некоторые аллюзии с режимом Франко. Собственно, начало картины (главный герой – сын грустного клоуна, несколько лет томящегося, а затем и погибающего в застенках режима, – решает продолжить дело отца) и вышло наименее «тонким» моментом. Уж слишком притянутым за уши выглядит завещание отца-клоуна, состоящее из одного только слова: «Месть!»

Месть повзрослевшего и располневшего сына адресована, однако, не авторитарному режиму. Хотя позже будет эпизод, когда главный герой, одичавший и случайно пойманный в лесу охотником, приближенным к главе государства, встретится с Франко и укусит того за руку до крови. Но это выглядит скорее как сумасшествие, а по-настоящему мстит «грустный клоун» своему «веселому» коллеге – любимцу детей, надежде и главному кормильцу цирка-шапито, который за кулисами оказывается жестоким подонком. Он хамит своему директору, который вынужден мириться с этим: цирк без своей главной звезды не проживет. Он не терпит, когда не смеются над его пошлыми и плоскими шутками во время пьянок после представления. Он избивает до крови свою любовницу Наталию – воздушную гимнастку и просто красавицу, которой, впрочем, не чужды мазохистские наклонности.

Собственно, гимнастка и вскружила голову «грустному клоуну», столкнув его лоб в лоб со своим «весельчаком». Мрачный на сцене, но положительный в жизни герой, вспоминая отца, сходит с ума и превращается в такого же жестокого отморозка, для которого самым важным становится не собственная жизнь и уж тем более не жизни окружающих, а большое «цирковое представление». И проходит оно уже не в маленьком шапито, а на гораздо более масштабной «арене». Грима под рукой нет – в ход идет кислота, выливаемая себе на окровавленное лицо, и раскаленные утюги, которыми делаются румянцы на щеках. Костюм клоуна для кровавой бойни обязателен, иначе вся концепция летит к чертям, нет вдохновения и лучше сразу сдаться полиции, выкрикивая слово «Месть!» следующему поколению циркачей.

Между прочим, появление диктатора Франко в эпизоде во многом отвлекает «продвинутого» зрителя от главной и очень красивой идеи картины, якобы заложенной еще в сценарии: гимнастка Наталия олицетворяет собой Испанию, находящуюся во власти внешне доброго, а на деле жестокого «клоуна»-диктатора. За сердце и свободу Наталии-Испании при этом борется печальный, доведенный до безумия и жаждущий мести народ.

Ближе к концу публику радуют редкими для артхаусного кино современными кинотехнологиями, компьютерным моделированием гигантских пространств (и где только испанское «некоммерческое кино» находит на это деньги?) и убийственными во всех смыслах трюками. После премьеры большинство зрителей остались сидеть в своих в креслах как вкопанные: шок, ужас и хаос, одаренные не только двумя венецианскими «львами», но и выдвинутые в 15 (!!!) номинациях на национальную испанскую кинопремию «Гойя», надо как-то переварить.