Posted 21 января 2014,, 20:00

Published 21 января 2014,, 20:00

Modified 8 марта, 04:49

Updated 8 марта, 04:49

Кот, который гуляет сам по себе

21 января 2014, 20:00
Главным подарком к 60-летию Леонида Ярмольника стал показ в Москве последнего фильма Алексея Германа «Трудно быть богом» по роману братьев Стругацких, где актер сыграл главную роль – дона Руматы. Леонид Ярмольник признается: «Мне эта роль давалась тяжелее всех, вместе взятых: не психологически, а физически тяжелее».

К удачливым людям в России – отношение настороженное, особенно к тем, кто этой удачливостью не боится хвастаться. Прозвание «везунчик» и «счастливчик» к Леониду Ярмольнику прилипли давно и накрепко. После первого же фильма «Сыщик» актер проснулся знаменитым: все подростки на просторах Советского Союза плевали на палец, растирали слюну по подбородку, копируя его бандита Гнуса, и повторяли его запомнившуюся реплику: «Не рычи, козел!» Роль была эпизодическая, а запомнилась надолго. Как потом запомнился его сын Мюнхгаузена из «Тот самый Мюнхгаузен». Как объясняет артист, «эпизод всегда требует от актера большей концентрации. В маленькой роли нужно быть предельно точным. Одно дело – из ста патронов попасть в мишень, другое – из одного». И в течение очень долгого времени актер снимался именно в эпизодических ролях, а иногда его просили просто мелькнуть на экране своим запоминающимся профилем «цыпленка табака» (давний этюд из программы «Вокруг смеха» с годами ничуть не потускнел в памяти народной).

Когда интервьюеры слишком въедливо интересуются, о каких несыгранных ролях артист особенно жалеет, Леонид Ярмольник умеет элегантно осадить: «Может быть, это меня боженька хранит от большого провала».

Сам делит артистов на «собак», привязанных к своему дому, и «кошек», предпочитающих гулять, где им вздумается. Надо ли уточнять, что себя причисляет ко второй категории?

Начав после Театрального училища имени Щукина жизнь в профессии в Театре на Таганке, ушел из труппы после того, как страну покинул Юрий Петрович Любимов. И дальше предпочитал по жизни «свободное плавание». От своего учителя Александра Ширвиндта Ярмольник унаследовал умение с юмором воспринимать не только жизнь вокруг, но и собственную фигуру. И его самоирония как хорошая шуба: и греет, и смягчает любые удары. О самом главном проекте жизни – о доне Румате – рассказывает, как режиссер требовал запрыгивать в седло в полном вооружении: «На мне там надето пятнадцать килограммов железа – это только одежда, а еще два меча килограммов на столько же. И вот я с этими двумя мечами должен запрыгнуть в седло, хотя во всех книгах по Средневековью ты прочтешь, что рыцарь садился на коня при помощи оруженосца, а то и просто холоп ему спину подставлял, и он на него наступал, как на табуретку. А тут запрыгни с первого раза, с двумя мечами. Снимаем в Праге. Лучшие в мире чешские конные каскадеры смотрят на коня, на меня, на Германа, закрывают лицо руками и отворачиваются. И я запрыгнул, правда, не с первого раза, но со второго. Как – не знаю».

Шоумен и балагур, бессменный участник жюри всех КВНов, телеведущий и плейбой, он умеет быть «на ты» со всем миром и сохранять дистанцию, оберегающую от амикошонства. Свойство счастливой самозабвенности в общении с миром одновременно привлекает и раздражает. Черт возьми, почему? Почему все пашут, а он порхает? Почему все мучаются, а он получает удовольствие? Он включается в игру мгновенно (еще точнее было бы сказать, что «обыгрывает» любой жизненный жест).

Получив комплимент, что его считают актером с легким характером, вдруг ответил раздумчиво: «Надо периодически задавать себе вопрос: а сколько человек пойдут за моим гробом? Это вопрос не праздный, потому что именно количество идущих за гробом может оказаться главным итогом жизни. Что там от тебя останется – какие роли, фильмы, память, – этого никогда знать нельзя. Может, через полчаса вообще забудут, что был такой. Раньше казалось, что раз ты увековечил себя в книжке или фильме, – все, это на века. Потом выяснилось, что вместе с эпохой кончаются и эти книжки, и фильмы – люди вдруг перестают понимать, про что они. А некоторая хорошая память… или, наоборот, чувство физической брезгливости, которое ты по себе оставил… это оказывается долговечней всякого искусства».

"