Искушение классиком

Белинский считал «Портрет» Гоголя «неудачной повестью в фантастическом роде». О вкусах не спорят. Но вот с определением своего текста как «фантастического» писатель мог бы и не согласиться. В судьбах двух героев повести – двух художников, проходящих через дьявольский искус, явно ощутим автобиографический оттенок. В молодом Чарткове, тоскующем по модному платью, светским знакомствам и аристократическим девушкам легко узнать молодого провинциала Гоголя. Приехав в Петербург, он тоже мечтал сделаться модным писателем, переживал из-за своего костюма и манер, хвастался в письмах к родным своими светскими знакомствами. Да и во втором художнике-самоучке, вдруг из глубин собственной души постигнувшем законы прекрасного, тоже можно узнать писателя. А уж в его переживаниях по поводу произведения, писанного с талантом, но без любви, и вовсе слышны сетования позднего Гоголя. Он точно напророчил себе и камин, где будет жечь свое, возможно, лучшее произведение. И принятую на себя схиму: с молитвами и строжайшим постом (таки уморил себя голодом). «Портрет», никогда не числившийся в сонме бесспорных шедевров, имеет притягательность художественного дневника или провидений Нострадамуса.

О Гоголе современники писали, что он был прирожденным актером, и не просто читал свои сочинения, но блистательно разыгрывал их перед аудиторией. Элемент светского показа, сознательно эффектного, есть в постановке Алексея Бородина. В качестве «оркестра на сцене» приглашен ансамбль солистов «Эрмитаж» и замечательный гобоист Алексей Уткин. Чуть ли не половину премьерного зала составляли меломаны, пришедшие послушать Штрауса, Бриттена, Перселла. Музыка звучит прекрасно. И ее много. Вместо страшного старика из рамы выходит сам Алексей Уткин с гобоем. Надо дать представление о душевных борениях – звучит трагическая музыка. О небесной красоте картины гения – «непорочной как невеста» – возвышенная музыка.

Иногда музыка дает передышку между сценами драматического действия, но чаще отвлекает. Кажется, что пышная музыкальная рама избыточно нарядна для тех живых и увлекательных сценических портретов, которые мастерски создает Евгений Редько.

Растрепанная прическа, горящие глаза, острый нос, птичьи движения – сходство с Гоголем уловимо, но не фотографично. Оправданно не только отмеченной выше «автобиографичностью» повести, но и тем, что повествование ведется от лица автора: и Чартков, и художник, ставший схимником и искупивший грех соблазнительной картины, – только персонажи авторского повествования. Евгений Редько очень тонко и очень точно показывает автора, который сживается со своими персонажами, копирует их жесты, начинает говорить их интонациями, но при этом между ним и героями остается зазор. Он может мгновенно показать и хозяина съемной квартиры, и светскую барыню. Вот Чартков роется среди старых живописных полотен (пустые рамы разных форм прибиты к спинкам стула). А вот он забывается на кушетке неспокойным сном и просыпается томимый кошмарами. В тоне, которым он описывает первую в жизни бутылку шампанского и настроение «сам черт не брат», звучит понимание и насмешка. Соблазн денег, соблазн стать «модным», соблазн успеха, – конечно, все соблазны третьесортные, банальные, но зато какие действенные!!! Дешевка, хотя и чертовски притягательная!

Вторая часть пока в спектакле сыграна слабее и статичнее первой. Куда-то уходит свобода интонаций и движений. Легко давая свою авторскую мгновенную оценку персонажам и происшествиям первой части, во второй актер становится чтецом, внятно и красиво докладывающим гоголевский текст. Что жаль, хотя и понятно. Соблазн, через который проходит второй герой «Портрета», – куда утонченнее, это искус для избранников. Искус создать произведения искусства, куда ты вкладываешь наблюдательность и силу, талант и прилежание, но только душу не даешь в довесок. Чартковы всех мастей губят только себя. Художники, по мысли Гоголя, забывающие о предназначении искусства, вносят соблазн в мир… А это грех пострашнее, хотя и не столь наглядный.

Герои «Портрета» и сам автор сполна расплатились за встречу с роковым ростовщиком. Портрет ушел гулять по миру. И – жди – объявится то здесь, то там. А уж в гоголевский год – сам Бог или Черт ему велел дразнить своими загадками народ православный.