Здравствуй, дерево

Лет десять назад Харуки Мураками вторгся в российскую жизнь, подсадив на свои романы добрую половину читающей публики. За цветистыми постмодернистскими образами таилась глубочайшая тоска по детству и острое нежелание взрослеть. Называется это инфантилизмом и обычно стыдливо именуется то молодостью души, то романтизмом, то душевной незащищенностью. Апофеозом инфантилизма Мураками стал не самый его удачный, но самый характерный роман «Норвежский лес».

Одна из героинь романа, Наоко, в самом начале произносит ключевую фразу: «Люди должны зависать между 18 и 19 годами». Произносит она ее в день своего 20-летия, и осознание этого факта, идущего вразрез с ее представлением о счастье, наносит существенный вред ее психике. Девушка, успев лишиться девственности с лучшим другом (героем романа и фильма – Тору), практически с любовного ложа отправляется в психлечебницу, где через год сводит счеты с жизнью.

Вьетнамец Ань Чунг Чань покинул родину еще ребенком. На новом месте, во Франции, успел набраться европейского воспитания и снять пять полнометражных фильмов, один из которых – триллер «Я прихожу с дождем», «начиненный» большим количеством крови и комплексов, прошел и в российском прокате. В «Норвежском лесе» места для крови не хватило – все места заняты комплексами. Впрочем, в 18 обычно ни для чего другого места и не бывает. Тоскуя по Наоко, Тору, студент Токийского университета, тем не менее влюбляется в однокурсницу Мидори, но пытается хранить верность той, что коротает жизнь в психбольнице. Впрочем, моральные соображения не мешают герою искать сексуальных радостей среди доступных «фей из бара».

Роман Мураками начинается фразой: «Было мне тогда 37 лет…» Дальше герой вспоминает 60-е, свою извилистую юность, метания меж двух дам сердца, студенческие выступления против войны во Вьетнаме, университетские дружбы и разочарования. И ненавязчивым лейтмотивом – битловский Norwegian wood, песня о том, как пришел парень в гости к девушке, а у нее в комнате ни одного стула. И просидели они за разговорами до двух ночи, а потом она отправила гостя ночевать в ванную. А утром исчезла. Аромат юности, сдобренный терпкой битловской отдушкой, – то, чем жив роман Мураками. Ань Чунг Чань решил обойтись вообще без ароматов – в фильме герои действуют здесь и сейчас, а не в воспоминаниях писателя, тяжко привыкающего к мысли, что зависнуть между восемнадцатью и девятнадцатью уже не удастся. Принцип отстраненности обычно порождает иронию и – что еще важнее – самоиронию, без которых редко когда художественное произведение способно дышать легко и глубоко.

Красавцы и красавицы, словно сошедшие с модных в СССР 80-х годов настенных календарей (да и играют их известные японские модели), под нескончаемую музыку страдают каждый по собственной программе, не забывая принять красивую хрестоматийную позу на фоне роскошного пейзажа. Если же дело происходит в интерьере, то за окном – обязательно дождь. Вероятно, под него полагается впадать в красивую грусть, но на третьем дождике хочется попросить декоратора сменить задник.

В чем режиссер действительно преуспел, так это в той последовательности, с какой он каленым железом убирал из фильма всякие намеки на Мураками. Это тем более удивительно, что о кровожадности писателя, когда речь идет об экранизациях его произведений, ходят легенды. Говорят, он чуть не до смерти измучил Ань Чунг Чаня, сначала истязая сценарий, потом – не вылезая со съемочной площадки, где устраивал скандалы по поводу каждой сцены. В результате, похоже, съел сам себя.

Стерся фон, размылись краски, ушли запахи – остались плоские, как японская аниме, изображения на экране и самозабвенно-монотонные страдания героев, столь же картинные, сколь и необъяснимые. Кстати, wood в битловском контексте – вовсе не лес, а скорее – дерево, древесина. Герой битловской песни, которому не удалось соблазнить девушку, в отместку поджигает ее дом, обитый деревянными панелями, тем самым Norwegian wood. Так и Ань Чунг Чань, не сумев продраться через Мураками, палит все, чем ему не удалось овладеть.