Геннадий Хазанов:

– Вместе с тем вы художественный руководитель Театра эстрады. По каким критериям пускаете гостей на эту сцену?

– Хороший вопрос… Вы знаете, если бы я руководствовался только своим личным вкусом, то, боюсь, что театр как минимум 15 дней в месяц был бы закрыт. Но мы живем не только в экономических, но и в этических реалиях. Поэтому важно учитывать, что я со многими исполнителями провел на эстраде целую жизнь в качестве артиста. И для них сам факт назначения Хазанова на пост художественного руководителя (причем во многом их сверстника) рассматривается как счастливый лотерейный билет, который я вытащил. Это, конечно, вызывает у них неоднозначные чувства. Поэтому, подбирая репертуар Театра эстрады, мне приходится забывать о своих творческих привязанностях. Я должен вести себя как толерантный человек, поскольку никакой альтернативы предложить не могу… Знаете, есть такая фраза: «Если не можешь жить с тем, кого любишь, – тогда люби того, с кем ты живешь». И я руководствуюсь этим.

– 15 мая 1995 года на спектакль в Театре эстрады было продано всего 13 билетов. Когда вы стали художественным руководителем, жизнь театра изменилась, теперь здесь полные залы. То есть дело в руководстве?

– Нет, что вы! Дело в том, что сегодня по-прежнему редкий театр способен себя окупить. Мы всегда зависели от помощи властей. И вот если бы не они, то театр и сегодня пребывал бы в том состоянии, в каком пребывал, когда я сюда пришел. Это был затрапезный клуб, который выглядел даже хуже, чем некоторые заводские дворцы культуры. К тому же я пришел прямо в канун дефолта.

– Тоже не самое легкое время…

– Да, но постепенно нам удалось это как-то пережить.

– Вы говорили тогда о грандиозных планах. Например, предполагали сделать в театре музей эстрады. Но почему музей так и не появился?

– Да, такая идея была. Надо мной стали смеяться: коллеги считали, будто я хочу сделать некий памятник Советскому Союзу. А я и, правда, хотел сделать большой фонтан, как на ВВЦ – из пятнадцати скульптур самых ярких представителей советской эстрады. Такие вот были у меня маниловские прожекты. Но потом технически это оказалось невозможным, да и денег никаких не было. Поэтому сегодня фойе Театра эстрады увешано портретами более ста исполнителей. И это получилось лучше, чем скульптуры. Если пройтись по театру, то самые знаковые фигуры советских эстрадных артистов, которые, собственно, и создавали фундамент эстрады, – они все здесь представлены. Причем, когда я до этой идеи добрел, понял, что эти портреты не должны быть фотографиями на паспорт. Это должны быть динамичные фотографии с выступления – репортажные снимки. Сначала у меня была идея подписывать эти портреты, кто есть кто, а потом я понял, что это не имеет никакого значения.

– Разве? Сегодня ведь мало кто помнит старых эстрадных артистов: Хенкина, Гаркави, Смирнова-Сокольского, Андроникова, Брунова, Миронову и Менакера. К сожалению, слава проходит. А вас не пугает, что со временем забудут и вас?

– Меня абсолютно это не пугает. Больше того, желание, чтобы тебя не забыли, это во многом гордыня. Делай все, что в твоих силах только потому, что ты не можешь жить иначе, а не потому, что тебя за это высекут в мраморе. Разве слава имеет значение? Никакого. Забудут тебя, как забывают великих артистов… Например, Ермолову знают только потому, что есть театр Ермоловой. А спроси иного на улице: «Кто это такая Ермолова?» Скажут: «Ну, не знаю. Наверное, жена генерала, который воевал на Кавказе». И то, если вспомнят еще о генерале. Поэтому я не думаю о том, как сохранить память о себе после смерти. Важно, чтобы ты успел сделать что-то в жизни.

– На сцену драматического театра вы вышли достаточно поздно – в том возрасте, когда иные ваши коллеги навсегда оставляют концертную деятельность. Вам хотелось попробовать новый спектакль?

– Нет, я совсем не хотел участвовать в этом спектакле. Я привык все время быть на эстраде. И когда появлялись идеи сыграть драматические роли, я думал: зачем мне это надо? А вдруг у меня ничего не получится? И искал разные пути, чтобы отказаться. Эта ситуация мне напоминала борца, который все время уползает с ковра, чтобы его не положили на лопатки. Так отползал и я, но режиссер Трушкин все время перекрывал мне дорогу. То в одно место я поползу, он раз и встанет на пути, потом в другую сторону… И когда стало понятно, что отползти не получится, я стал требовать, чтобы у меня был дублер. Я думал: «Ну, будет второй исполнитель роли, потом я, сославшись на занятость, потихонечку уйду». Но уже на репетиции режиссер мне сказал: «Давайте мы остановимся только на вашей кандидатуре без дублера. Потому что когда я слушаю вашего дублера, я начинаю раздражаться. А я очень неприятный, когда раздражаюсь. Меня еще кто-то на одной дощечке с вами в этой роли не устраивает». Вот так я остался один. И понимал, что теперь мне деваться некуда.

– Если судить по вашему эстрадному творчеству, вы артист, который все время развивается. Например, вы не любили исполнять старые монологи. А в репертуарных спектаклях вам надоедает играть по много лет?

– Нет, вы знаете, драматический театр тем и хорош, что развивается вместе с актером. Вдруг на восьмом или девятом году жизни спектакля выясняется, что я играю какой-то эпизод неправильно. Вот это невыгодно, здесь нелогично, а здесь я не проживаю этот кусок и просто обслуживаю режиссерскую идею. А нужно, чтобы это был непрерывный поток – как река, которая течет без плотин и разрывов.