Звуки прошлого

Рецензии на спектакли Алвиса Херманиса часто напоминают описи если не антикварного магазина, то блошиного рынка, где сохранились разнообразные, незабываемые и неотразимые раритеты быта 50–60-летней давности. Все эти ржавые ванны и цинковые ванночки, бельевые прищепки, радиоприемники, маленькие платьица и брюки клеш, шпильки и чемоданы с кожаными уголками, старые фотоаппараты и плащи из кожзаменителя ядовитых расцветок.

Человек в спектаклях Нового рижского театра складывается из суммы вещей, которыми он пользуется: из продуктов, которые потребляет, из обстановки его комнаты, из одежды, в которую одет. Девушка в длинном платье – это совсем другая девушка, чем она же в мини. В «Звуке тишины» есть эпизод, где невеста, примеривая свадебный наряд, все укорачивает и укорачивает длину юбки, пока перед нами не предстает «новомодная невеста». В этот раз персонажей определяет музыка, которую они слушают. Тем более что в этой постановке не произносится ни одного слова – вся звуковая среда отдана песням.

Алвис Херманис дал спектаклю игровой подзаголовок: «Концерт Саймона и Гарфункеля в 1968 году в Риге, который не состоялся». Популярный в 60-е годы американский дуэт Пола Саймона и Арта Гарфункеля никогда и не собирался приезжать в советскую Ригу. Но (как по всему пространству Советского Союза) их песни распространялись на кассетах, ночами ловились на Би-би-си и, как всякий «ворованный воздух», были куда притягательнее и важнее для жителей режимной страны, чем для их сверстников с Запада. В «Звуке тишины» музыку слушают в подпольной квартире в наушниках. Ловят, расставив паутину проводов, вражьи голоса. Музыка прячется в трехлитровых банках и на дне цинкового корыта.

Алвис Херманис и художница Моника Пормале «проредили» привычный реквизит. Комнаты коммуналки здесь непривычно пусты. Вещи не предлагается долго разглядывать. Короткий укол-узнавание. Скажем, фотографии, которые сушатся в ванной на бельевых прищепках после проявки, - бьют по сердцу и под дых (вот так проявлял фотографии папа!). Кажется, после детального воспроизведения жизни рижских пенсионеров эпохи перестройки в «Долгой жизни» Херманис со своими актерами решил воспроизвести не быт, а дух конца 60-х. Представив его чем-то вроде Эдема: солнце сияло, девушки были невинны, а молодые люди любили девушек. Собственно, все персонажи «Звука тишины» заняты либо любовью, либо музыкой.

Актеры с увлечением фантазируют на темы: игр в бутылочку; свидания двух мотоциклистов, в пылу чувств забывших снять шлемы; первой брачной ночи; романов опытной женщины и юного мальчика; комнаты невест; коллективных родов и шествия отцов, гордо несущих беленькие свертки. Наконец, кульминация постановки – сцена, где рядом чинно сели беременная женщина и ее мужчина.

Отбирая общие черты поколения 60-х (увиденного через ностальгические слезы), Херманис и его актеры лишают персонажей индивидуальности. Мы узнаем, как герои учатся целоваться, но так и не поймем, как же они учатся любить. Четырнадцать исполнителей, очень разнообразных по облику (тут и девушка-модель, и тумбообразная толстушка, и парень – косая сажень в плечах, и легконогий хулиган), воспринимаются неким коллективным персонажем.

Герои «Отцов» рассказывали о своих конкретных папах. В «Звуке тишины» создается общий (и потому поверхностный) образ беспечальной юности эпохи невинности мира. И, может, поэтому остроумный и легкий спектакль чем дальше, тем больше буксует: добавляющиеся и повторяющиеся эпизоды-этюды не двигают сюжет и не раскрывают новое в героях. И практически на любом эпизоде второй части можно ставить финальную точку.

Хотя последняя сцена сделана мастерски: в цинковую ванночку «за музыкой» по очереди опускают голову один, другой, третий, выныривая с мокрыми волосами и блаженными лицами. Но вот очередной не поднимает головы, его трясут за руку – умер. Захлебнулся музыкой.