Posted 20 сентября 2012,, 20:00
Published 20 сентября 2012,, 20:00
Modified 8 марта, 05:35
Updated 8 марта, 05:35
Медово-войлочный спас
Поначалу в экспозиции складывается ощущение какого-то шарлатанства. Лишь только зритель поднимается по полутемной лестнице, как его встречают кинокадры с неотрывно смотрящим на тебя художником в знаменитой шляпе (11 минут, снятые Лутцем Моммартцем в 1969 году перед входной дверью). Это не что иное, как «социальная скульптура». Понять, что это значит, столь же непросто, как и расшифровать многочисленные каракули, выдаваемые за музейную графику. На другом экране можно увидеть еще один бойсовский пример скульптуры: стоя у плиты, он накладывает большое блюдо картошки, потом ставит его на стол, где уже сидят жена и сыновья, а затем чинно раскладывает еду по тарелкам. Собственно, в этом и суть всего «Призыва к альтернативе» – здесь нет границ возвышенного и обыденного, нет условного деления на зону искусства и «жизни», нет различия между художником и не художником. Каждый жест (будь он перед камерой или в полном одиночестве) – жест художественный. «Каждый человек – художник!» Этот призыв, словно мантра, повторялся Бойсом из одного интервью в другое.
По мере движения в лабиринте залов и витрин с их плотно развешанными и расставленными артефактами начинаешь понимать, что перед нами партитуры для большой оркестровой симфонии или, если угодно, обрывки пьесы сложно-сочиненного спектакля. То есть нечто такое, что трудно воспринять без живого исполнения. Не случайно все биографы Йозефа Бойса говорили о «магии личности», об эдаком «человеке Возрождения», охватывающем сразу все жанры и формы, завораживающем своей энергетикой.
Личность Бойса и впрямь заслуживает анализа (если не сказать, психоанализа). Как осознанная служба фашизму (летчик люфтваффе) может соседствовать с искренним желанием создать вечный памятник жертвам Аушвица? Мистицизм и даже шаманизм находят продолжение в социальных манифестах и планах по спасению человечества, попытки анализа реального положения дел с самой забубенной мифологией.
Что касается мифологии, она выразилась в одном чрезвычайно растиражированном эпизоде. Как, якобы, сбитый и раненный Бойс в 1944-м упал в крымских степях, где его выходили татары, натирая салом и оборачивая войлоком. Войлок и сало стали фирменными материалами для бойсовских инсталляций. Позднее к ним прибавился мед. Так, например, художник основал свой Международный университет, где главным занятием для студентов оказалась перегонка меда (и странно, что до этого государство отказывалось предоставить Бойсу учебную площадку).
По большому счету, искусство Бойса – это сам Бойс со всеми его жестами, теориями, мифами, религиозными и социальными утопиями. Если же искать ближайший аналог тому, что создавал художник в 1970-е, им парадоксально окажется «Фабрика» Энди Уорхола. Для апологета поп-арта искусство тоже было больше чем музей, выходило за пределы сделанных вещей, становилось самой жизнью. Но если для Уорхола формой сращения искусства и жизни стал вечный праздник, клубная тусовка, то для Бойса это была каждодневная работа. «Труд», «работа», «переделка» – вот самые любимые слова в «Призыве к альтернативе».
Впрочем, вся эта околосоциалистическая риторика не отменяет главного, что рождает искусство Бойса. В одной из телевизионных передач, отвечая на вопрос, что дала ему служба в авиации, Бойс с удовольствием рассказывал о чувстве полета и дистанции, когда вдруг видишь все предметы с высоты и открываются глобальные связи и смыслы. Вот такое же ощущение свободы остается и после бойсовской выставки – словно тебе разметили взлетную полосу и голос диспетчера задает нужные координаты.