Прелесть галлюцинаций

Когда читаешь аннотацию к выставке, которой покровительствует атташе по культуре Литовской Республики знаменитый актер Юозас Будрайтис, прямо-таки мурашки по телу бегают. Судите сами: «Отличительная черта творчества Сауки – сцены ада, мерзостей и гнусностей, которые происходят здесь, на земле, с участием разных исторических личностей, современных похотливых красоток, очень часто – и самого художника, чье серое разочарованное лицо демонстрирует страдание от вида происходящего». Мы привыкли, что искусство, которое любит власть, а вместе с ней и народ, должно быть жизнерадостным, светлым, успокоенно-церковным. Вроде акварельных разводов Сергея Андрияки или бодрой кисти Василия Нестеренко – двух нынешних фаворитов московских чиновников от культуры. И вдруг в качестве «одного из самых ярких художников Литвы» предстает человек со скептическим взглядом на мир, в чьих картинах все очень зыбко, ирреально (не случайно многие полотна Шарунаса Сауки считают галлюциногенными).

Вместе с тем произведения литовского художника – это поразительный аттракцион, который еще в античную эпоху описал Платон. Древнегреческий философ отметил «двойственность» живописи, ее принадлежность «другому миру»: так, обычная корзина с мусором не нравится никому, но стоит ее искусно изобразить на полотне, как грязь с мусором начинают ласкать взор. То же самое с Сауки. И здесь вновь не могу не процитировать введение в экспозицию: «Изображаемые им мерзости – разверстые внутренности человека, блевотина, распадающиеся организмы – напоминают манящие предметы роскоши – драгоценные камни, украшения, мрамор, шелк, бархат церковных облачений».

В таких парадоксах просматриваются не только модерновые течения ХХ века (сюрреализм Дали). Истоки литовского гения глубже: его можно сравнить с северными мастерами Возрождения – с немцами и нидерландцами Грюневальдом, Босхом, Боутсом, которые в отличие от коллег-итальянцев (Рафаэля или Леонардо) видели красоту в безобразном, показывали временность плоти и относительность всяких земных благ. Кисть литовца скользит по той же тонкой грани. Впрочем, сам живописец склонен сравнивать свою работу с выступлением канатоходца: «Это балансирование на самом краю бездны – безвкусицы и банальности, вульгарности, аморальности, кича. Насколько красиво и убедительно ты сможешь балансировать, настолько зрителю будет интересно за тобой наблюдать».