Обмен любезностями

Вчера в Пушкинском музее произошло примирение парижских наследников коллекционера Щукина и дирекции ГМИИ. В парадной обстановке Андре-Марк Роберт Делок-Фурко презентовал Пушкинскому музею изобразительных искусств шесть картин из собрания своего деда. Еще год назад это казалось невозможным. В июле 2003-го тот же внук Щукина требовал арестовать шедевры Пушкинского музея и Эрмитажа, вывезенные в Америку на показ. Позднее он судился, требуя, чтобы имя его знаменитого предка в российских музеях стояло бы рядом с шедеврами как копирайт.

По большому счету почти все самые именитые шедевры импрессионистов и более поздних модернистов, хранящиеся в Пушкинском музее и Эрмитаже, принадлежали московскому купцу Сергею Щукину. Его домашний музей на Знаменке сразу после революции в 1918 году был объявлен государственной собственностью, и, вопреки завещанию владельца, картины оказались поделены между Москвой и Ленинградом. Если прикрепить бирки «Из коллекции Щукина» к его бывшим картинам, то добрая половина второго этажа Пушкинского будет пестреть подобными табличками. Клеймо тогда будет стоять и на знаменитых «Руанских соборах» Клода Моне, и на «Голубых танцовщицах» Дега, а также на шедеврах зала Гогена, равно как и на лучших работах Сезанна («Пьеро и Арлекин» и др.).

Когда парижские наследники русского коллекционера решили отсудить дедово состояние, то и сами понимали, что затеяли совершенно нереальный процесс. Никто никогда это миллиардное состояние не возвратит, а сами картины (тот же «Танец» Матисса в Эрмитаже) давно превратились в достопримечательности России (как Дом Пашкова или Юсуповский дворец). В какой-то степени нынешняя выставка – акт примирения ГМИИ и парижских потомков фабриканта. Московский музей из своих фондов воссоздал виртуальный дом Щукина. В качестве главного принципа этого домостроительства фигурирует «выбор Щукина»: «выбор Пикассо», «выбор Сезанна», «выбор импрессионистов» и так далее по списку. Получается, что Щукин закупал французов скопом по именам: сегодня Матисса, а завтра Дерена. Возможно, так оно и было. Между тем на фотографиях щукинского дома видно, что коллекционер аранжировал свои покупки не по имени, а по сюжету, по раме или краскам (картины в его доме висели сплошным иконостасом). Именно эту щукинскую интуитивность в выборе направлений, а не глубокое знание, купеческую нахрапистость и любовь к ярким цветам, а не сознательную поддержку фовистов отмечали многие биографы. Не сильно раскрывают тайну собирательского дара Щукина и его ранние покупки, которые выделены в особый раздел. Скорее, наоборот, эти ранние покупки все запутывают: типичная салонная парижская живопись в духе наших передвижников. Взять хоть «Судовщиков» Люсьена Симона 1887 года: явно Щукин купил ее под большим впечатлением репинских «Бурлаков на Волге», созданных за пять лет до этого полотна. Как после серых английских пейзажей русский купец переключился на ярких импрессионистов – на выставке не понять. Может быть, виной яркие ткани, выставленные на отдельных стендах, которыми торговали купцы Щукины? И впрямь поверишь, что на Сергея Ивановича снизошло какое-то откровение: бери Моне и Пикассо, не прогадаешь! Потом, после бегства в Париж в 1918-м, вдохновение оставило коллекционера. Свою квартиру на улице Виллем он украшал работами Рауля Дюфи и Анри Ле Фоконье, считая их будущими светилами. Пара, конечно, не дотянула до уровня Пикассо (стоило бы Сергею Ивановичу присмотреться к Дали или Шагалу).

К нынешнему вернисажу потомки Щукина, приготовили в качестве символа примирения серьезный подарок. В дар ГМИИ были преподнесены две графические работы Рауля Дюфи и четыре картины Фоконье из позднего парижского собрания Щукина. На подаренном «Портрете крестьянина» Дюфи стоит надпись: «Написано за 20 минут за один луидор на пари». Пусть это не Пикассо, но стоит Дюфи теперь далеко не один луидор (старорежимные 40 франков). Недаром же его присмотрел для себя великий коллекционер.