Убийца в Севилье

Главная удача премьеры – в музыке. Дирижер Сохиев называет свой подход «игрой без бантиков». Когда во французской лирико-драматической опере, пусть и с темой Испании, из оркестровой ямы не несется лихая «испанщина», а заигранная до дыр музыка Бизе выверена до мелочей: с изгнанием накопившихся неправильных ритмов, ошибочных интонаций и текстовых несоответствий. У Агунды Кулаевой (Кармен) голос звучал легко, изящно, без «демонизма». Эта Кармен вроде бы ничего специально не делает, чтобы покорить, – но покоряет. И меццо скорее журчало, чем соблазняло. Точнее, оно соблазняло, журча. Только некоторые зрители жаловались, что Кармен плохо слышно. «Глухие точки» – в зале?

Влюбленный солдат (турецкий тенор Марат Карахан) в первом акте был слишком вальяжен. Но чем ближе к финалу, тем Карахан становился интересней. Появилась и актерская драма, и вокальные краски. Осталось непонятным, за что Кармен полюбила Эскамильо – Эльчин Азизов спел тореадора тускло, и его подвел неудачный костюм: одежды сделали фигуру солиста слишком внушительной. Самые большие аплодисменты достались Анне Нечаевой (Микаэла), в чьем голосе соединились недюжинная сила и девическая первозданность. Не хочется, чтоб была забыта добросовестная работа хоров, взрослого и детского, Николай Кузанский (Цунига) и превосходно исполненный (оркестром и солистами) квинтет контрабандистов, в котором кроме Кармен пели Дарья Зыкова и Екатерина Морозова (соответственно Фраскита и Мерседес), Андрей Жилиховский (уголовник Данкайо) и Станислав Мостовой (бандит Ремендадо).

Сценограф Станислав Бенедиктов построил угловатые деревянные конструкции под охру (южное солнце выжигает цвета). На наших глазах все это двигают рабочие сцены. Повернешь острым углом – будет дом, сдвинешь с тупого конца – явятся таверна, скалы или место корриды. Но утомительно несколько часов смотреть, как таскают туда-сюда эти плоскости. Что получилось у Бородина? Общечеловеческие глубины поведения людей (а не этнография) как будто на первом плане. Но вставное фламенко и прочие пляски танцуют всерьез, руки назойливо упирают в отставленные бедра, бодро машут навахами. И никакой «режоперы» с изменением места и времени действия. Это Испания если не времен Мериме, то времен Бизе, правда, с претензиями на некое не проявленное обобщение и с провисающей, увы, театральной энергией. Скучноватый (чего греха таить) спектакль похож на машину времени, заблудившуюся на перекрестке и потерявшую направление полета.

«Поведение актера, певца и музыка могут не совпадать и даже должны не совпадать. Одно усиливает другое. Это непреложные законы театра. Тогда получается контекст и объем», – говорит Бородин. Он, видимо, настаивал на сдержанности внешних эмоций у певцов, особенно в моменты страстей. Но получилось не психологично, а чинно (представьте себе чинную «Кармен»). Странный финал, где Хосе и цыганка сидят за столом, беседуют, наливают вино, а потом столики быстро и услужливо уносят, и герои (вполне иллюстративно, но тоже без особых эмоций) изображают корриду – пример «контекста и объема». Режиссер – по замыслу – вставил в «Кармен» конфликт народа с армией. Севильские дети и женщины корчат «носы» охране фабрики и прорываются через скрещенные штыки. Эскамильо как бы вожак революционно настроенной толпы, которая, через Кармен, провоцирует солдата на попрание чести, чем наносит урон репутации властей. В финале солдаты и толпа разведены по разным углам, в момент кончины героини Эскамильо (влюбленный!) демонстративно-издевательски складывает руки на груди, чему вторит толпа. Радость! Контрабандисты вывели армию на чистую воду. Власть предстала кровавой. Но если о замысле заранее не знать и его приметы не выискивать – замысел не прочитывается.

Новая «Кармен» озадачила, кажется, всех. Консерваторам не хватало привычного полнокровного «реализма»: чтоб мелодрама капала из ушей, чтоб розы в волосах и юбки с оборками в горошек. Те, кто в оперной режиссуре ищет приращения художественных смыслов, тоже интересного не увидели: режиссерские декларации о снятии штампов с «Кармен» остались главным образом на бумаге. Есть картинка, в которой условность борется с изобразительностью и ничто не одерживает победы. Итог достаточно скромный. Придраться особо не придерешься. Но и восторга не испытаешь.