Александр Ширвиндт

– Что это была за игра?

– Очень интересная. В домах сохранились старые лифты, двери у них были резные, сетчатые. Обычно лифт едет, когда дверь закрыта. А тут можно было дверь не закрывать, просунуть руку, нажать на дверной замочек, и лифт ехал. И они устраивали такие игры: на верхнем этаже цеплялись за дно лифта, спускались вместе с кабиной вниз и спрыгивали, подъезжая к нижнему этажу. А он не успел, и его придавило лифтом... Были какие-то разборки, но до настоящей поножовщины не доходило, дрались только перочинными ножичками.

– Вас не трогали?

– Нет, меня очень опекали, бандиты защищали своего «интеллигентика». В соседних дворах меня не обижали: знали, что наши могут отомстить. Но такого, чтобы нельзя было выйти из дому, не было никогда. Я рассказываю об этом в своей последней книге.

– Как у вас возник ее замысел?

– Отдыхая в прошлом году на Валдае, я вспомнил о городе Ширвиндте, стертом с лица земли. Когда возник этот ход, придумал книгу. Она получилась тоненькая, но просто больше времени нет. Мне хотелось написать, ничего не привирая. Сейчас все прилавки завалены якобы воспоминаниями, сентиментальными рассказами о встречах с великими людьми. Три четверти из них – вранье. Это так раздражает! Читаешь и думаешь: о чем человек пишет? Я же сидел рядом и слышал все эти разговоры.

– Вы писали книгу на ноутбуке?

– Писал ручкой на листе бумаги, я больше ничем писать не умею.

– Не любите компьютеров?

– Не знаю, я иногда всовываю трубку в рот, смотрю, как кто-нибудь работает на компьютере, и делаю умное лицо. Я не люблю сложностей. На мобильном телефоне предпочитаю нажимать только на несколько кнопок: поднял трубку, положил трубку и набрал номер. Но когда мобильный телефон дает возможность фотографировать, снимать на камеру, входить в Интернет, заказывать услуги и товары, жить половой жизнью!.. Мне все это не интересно.

– А современные машины вам нравятся?

– Раньше в Москве меня считали большим специалистом по карбюраторам. Ко мне приезжала вся шпана. Я мог разобрать карбюратор «Победы», почистить, подчинить, собрать.

– Какой марки была ваша первая машина?

– «Победа». Потом была двадцать первая «Волга». А сейчас приезжаешь на станцию техобслуживания и видишь молодых бандитов в белых сорочках, которые начинают говорить: «У вас такие проблемы!..» Я спросил одного: «Сколько тебе лет?» Он говорит: «Двадцать шесть». Я ему говорю: «Знаешь, сынок, когда тебя и твоих родителей еще не было на свете, я уже чистил карбюраторы. А ты мне рассказываешь о проблемах». Хотя в чем-то он прав. Как-то мы поперлись на рыбалку куда-то за Вышний Волочок, ехали по лесу, по нарисованной кем-то карте, и вдруг мотор заглох. Я открыл капот, сунул трубку в зубы и почувствовал себя полным кретином. Абсолютно непонятно, что делать. Раньше все было просто: проверил искру на прерывателе – есть, искра на свечах – есть. Значит, забилась подача. Открутил, продул, и все. А здесь все закрыто, везде сплошная электроника и инжекторы. Где-то отойдет контакт, и нужно искать неисправность со специальными приборами. Теперь мне эта история снится в страшных снах. Так что в примитивности есть свои плюсы. Во всех случаях.

– Вы следите за тем, что делают ваши сверстники? Сравниваете ли свои успехи с тем, чего добились они?

– Статистических таблиц не веду, к тому же в определенном возрасте у каждого человека складывается ниша, в которой он работает. Жаль, что сейчас театрами руководят люди, которым в основном от 70 до 80 лет. Роман Козак – замечательный режиссер, но это единичный случай. И сколько ему сейчас лет? А когда вспоминаешь, что Мейерхольд, Вахтангов и Таиров руководили театрами в тридцать, понимаешь, что ситуация в современном театре складывается не слишком гладко.

– Никто из режиссеров не воспитывает учеников, продолжателей своего дела?

– По-моему, разговоры о воспитании учеников – это трепотня. Никто не воспитывает учеников и продолжателей, все режиссеры живут по принципу: после нас хоть потоп. Это в каждом режиссере заложено, эмбрионально.

– В вас тоже?

– У меня нет таких амбиций. У меня другая профессия. Я не настоящий худрук. Но я был бы счастлив, если бы сейчас ко мне прибежала пара Мейерхольдов. Но их нет.

– Почему вы согласились стать художественным руководителем Театра Сатиры?

– Отчасти это была афера, но мы согласились на нее от безвыходности. Все испугались, что в театр придет какой-то варяг и все разнесет. Поэтому мне сказали: «Займи это место, побудь худруком, никого не трогай...» Теперь все в театре живут спокойно. Знаете, как Рубен Николаевич Симонов, покойный, говорил: «Из Театра Вахтангова никто не уходит, из Театра Вахтангова только выносят».

– Вы довольны тем, как прошел сезон?

– Сезон прошел муторно. Ушли из жизни три человека, в том числе Спартак Мишулин. Все они активно играли в театре. Но было радостно провести череду юбилеев: исполнилось восемьдесят лет Вере Васильевой, потом Ольге Аросевой. Весь творческий потенциал был брошен на эти юбилеи, поэтому мы слегка зависли с премьерами. Юбилеи прошли хорошо. Наши девушки не скрывали, что им исполнилось 80, а наоборот, афишировали. Некоторые актрисы из последних сил сокращают себе годик-другой-третий, а то и все пять, а наши, тьфу-тьфу, в полном порядке. Ничего не сокращают, пусть зрители говорят: «Им уже восемьдесят, а они еще прыгают!» Потом выпустили премьеры, и Костя Богомолов начал репетировать несусветно хулиганскую комедию якобы из римской жизни... Теперь везде новая волна. У нас тоже. Ольга Субботина, поставившая «Яблочного вора», будет ставить в Сатире «Хозяйку гостиницы» Гольдони. Сейчас идут переговоры об одной французской пьесе. Пока не могу ее назвать. Ее перевела француженка, у нее есть права на эту пьесу.

– К вам в театр приходят молодые актеры?

– Конечно. Недавно взяли пятерых молодых актеров из Щукинского училища. У нас огромная труппа, но приходит режиссер на постановку, тычет пальцем в какую-нибудь фамилию. Приходит следующий и снова тычет в ту же фамилию. В труппе около ста человек, а тычут в одни и те же десять.

– Как вы относитесь к театральной реформе?

– Она необходима, но ее надо делать не при помощи чиновников, которые ни разу не были в театре. Нужно проводить какие-то симпозиумы, конференции или референдумы театральных деятелей. А то над всеми все время висит дамоклов меч. Хозяйственная политика все время меняется: то берите и тратьте все, что заработано, то придумали казначейство, которому нужно все отдавать, а уже оттуда театрам будут отстегивать средства. Абсурд! И так по всем статьям. Контрактные системы, договорные отношения… В России должен быть репертуарный театр, он был у нас всегда. Так устроен наш менталитет. Проблем и без того очень много. Например, у нас в театре 1250 мест, и на Малой сцене – 150, выходит 1400. Где найти такое количество зрителей? В антрепризах народные артисты нагишом разгуливают по сцене, и то не всегда помогает.

– В театре сейчас существует сатира как жанр?

– Раньше в театре старались протолкнуть какую-нибудь острую идею, спектакли закрывали, тексты резали, вымарывали. Сейчас наступил шабаш вседозволенности. Жириновский кого угодно переострит. Но в репертуаре театра есть современная сатирическая пьеса – «Хомо Эректус» Юрия Полякова. Все-таки это сатира, а не вывернутая наизнанку «Чайка» и не история об Анне Карениной, спасшейся после паровоза. Кстати, пьесу написал мой бывший студент, учившийся у меня в Щуке. Он пришел в театр вместе с Виктюком и хотел, чтобы Анну Каренину сыграла Ольга Аросева.

– Вы часто читаете современные пьесы?

– Мне приносят пьесы братьев Пресняковых, но они мне не нравятся. Что я могу поделать? Хотя сейчас это просто знамя современной драматургии.

– Легко находите общий язык со своими студентами?

– С ними нахожу. Пока. Я же их педагог. Хотя, если раньше задача обучения на первых двух курсах была раскрепостить студентов физически, интеллектуально и эмоционально, сейчас, когда они приходят в институт, уже отснявшись в рекламах прокладок и пива, их, наоборот, нужно закрепощать. Многие считают: зачем нужны театральные школы, если есть «Фабрика звезд»?

– Вас приглашают сниматься в кино?

– Редко, но зовут. Хотя это трудно назвать кино. Играть в сериалах пройдоху-адвоката, который сидит в роскошно обставленном офисе и помогает бандитам убивать людей... Если бы что-нибудь другое предложили...

– Почему у вас в кабинете стоит пианино?

– Ко мне приходят композиторы. Иногда мы здесь что-нибудь репетируем с концертмейстером и режиссером.

– А куклы?

– Это меня изобразили к юбилею. Я совсем не похож на себя, только по трубке можно догадаться, что это я.

– Вы давно курите трубку?

– Давно, уже лет сорок. Все от меня потихонечку научились: Козаков, Арканов, покойный Гриша Горин, Янковский... Все сейчас с трубками. Из настоящих курильщиков – только Юрий Рост.

– Какая трубка вам больше всего нравится?

– Раньше было две трубки, и я курил в них жмых типа «Золотое руно». А сейчас трубок полно – покупай, что хочешь. Я и покупаю. У настоящих коллекционеров для каждой трубки устроено стойло, как для лошади. Чтобы трубка не болталась и ей не было тесно. Это целая наука. Все стойла расставлены в специальных шкафах. А у меня свалено дикое количество трубок на даче, в машине, дома… Это любимый табак высчитан, с годами находишь какой-нибудь менее смертельный. Его и куришь. А трубок – огромное количество. Но когда видишь что-то интересное, все равно покупаешь. Так же, как рыболовные снасти. Раньше были бамбуковые удилища, шостовская леска и два крючка. Поплавки сами делали из бутылочных пробок. А сейчас, когда я вижу новые снасти, меня лихорадит. Надувные палатки для зимней рыбалки с подогревом, коробочки для мотыля с батарейкой, чтобы ему было тепло. А раньше мы мотыля для зимней рыбалки опускали в презерватив, завязывали и клали за щеку, чтобы он не замерз. А сейчас он в коробочке, в тепле. И так все...