Авангард с погремушками

Мерс Каннингем, умерший несколько лет назад, фигура в мировом танце знаковая. Его прославило многое: и тесная дружба с легендарным хулиганом современной музыки Джоном Кейджем, и упорное игнорирование многолетнего непризнания за пределами узкого круга ценителей, а главное, нетривиальные эксперименты в способах сочинения хореографии. Каннингем называл свой творческий метод «случайным»: он культивировал непредсказуемость и ненавидел каноничность. Танцы он ставил вне зависимости от музыки, которую артисты часто слышали в последний момент: движение, по Каннингему, самодостаточно. И ходят легенды о том, как мэтр выбирал свои па: он записывал их названия на клочках бумаги, перемешивал и вытягивал листочки методом «тыка» или бросал игральный кубик. А затем делал балеты в стиле «все, что может выдать хорошо тренированное босое тело». С появлением компьютера Каннингем стал его страстным приверженцем, сполна оценив возможности программного моделирования. Ведь в электронной машине можно прицепить голову и руки-ноги к телу под немыслимыми ракурсами. А потом подогнать живых танцовщиков под цифровую инсталляцию.

Гастрольная программа включала три балета разных времен: «Тропический лес» создан в 1968 году, «Biped» в 1999-м, а «Xover» – в 2007-м. Первый опус оказался наиболее понятным публике, ждущей внятного и быстро прочитываемого смысла: «говорящее» название сопровождалось не менее красноречивым визуальным и звуковым рядом. Фонограмма из треска и воя многих в зале раздражала, но, когда люди представляли, что это крики тропических птиц, все становилось на свои места. Каннингем заказал сценографию Энди Уорхолу, который наполнил сцену надувными серебряными подушками, взлетающими вверх от малейшего колебания воздуха. Танец подушек (они же, если хотите, облака или таинственные существа из леса) переплетался с движениями «обнаженных» исполнителей, затянутых в трико телесного цвета. Каннингем делает балеты-унисекс: его мужчины и женщины не имеют ни малейшей тяги друг к другу, оставаясь безличными механизмами по производству движений, но движения прихотливы, как вьющаяся лиана, раскидистая пальма или гибкое экзотическое животное. Разумеется, ничего буквального в этих па нет, есть лишь демонстрация витальной силы движущегося человека, о которой Каннингем и пекся в первую очередь, когда «выворачивал» танцовщикам суставы и «рвал» тела исполнителей на составные элементы.

К балету «Xover» привлекли еще одного знаменитого авангардиста – Роберта Раушенберга. Верный себе, он написал задник, на котором детали машин соседствуют с красочными цветовыми пятнами. На этом фоне Каннингем продолжил поиски танца, чей диапазон ограничен лишь человеческой анатомией. Гнуться под любым углом, всячески падать и ползать, держать хрупкое равновесие или беззастенчиво нарушать его – все это уверенно делают американские артисты, среди которых нет неумелых или робких. Поиски поддерживала певица с прекрасным голосом, который произносил английские и непонятно какие слова, хрипел, выл, цокал, стонал и вскрикивал. Волею автора музыки Кейджа звуки голоса дополнялись звоном погремушек в руках певицы, шипением камешков в трясущейся бутылке и скрипом вконец разбитой шарманки. И, как всегда у Каннингема, балет не имел ни конца, ни начала: занавес поднимался как бы посередине 20-минутной сценической медитации и опускался задолго до ее бесконечного конца.

Третий балет, «Biped», был самым продолжительным – аж сорок минут. Танцовщики работали в прозрачной коробке, на которую проецировались лазерно-компьютерные изыски: модели танцующих тел и абстрактные круги с полосками вторили «живому» танцу. Наведенная галлюцинация сопровождалась самой музыкальной из всех услышанных за вечер музык: слышны были даже звуки скрипки. Публика, в зависимости от личных увлечений, узнавала в комбинациях Каннингема то акробатику, то упражнения по смещению центра тяжести, то йогу. И это единственный за вечер опус, где постановщик прикрывает и расцвечивает рабочую спецодежду современного танцовщика – трико. По ходу действия артисты, затянутые в нечто обегающее и блестящее, на время облачались в легкие серые распашонки.

Хорошо продуманные случайности не оставили равнодушными московскую публику: вопреки опасениям Чеховского фестиваля, приютившего непростых американцев, аплодисменты были искренними, а во время действия (во всяком случае, в последний день гастролей) мало кто уходил. Да и зачем? Ведь не просто так нью-йоркская рецензентка некогда написала о «детской доброте» балетов Мерса. Конечно, эти интеллектуальные изыски – не «душой исполненный полет». Но суховатая рациональность Каннингема, возможно, вопреки его воле, то и дело оборачивается серьезной, даже интимной красотой.