Жизнь без Зураба

Нужно отдать должное остроумию устроителей академической выставки. Хотя, возможно, они и сами не предполагали никакого ироничного подтекста, когда при самом входе водрузили инсталляцию Василия Церетели (внука президента и директора Московского музея современного искусства), а в конце – картину Исаака Аскназия «Экклезиаст». Объект, созданный Василием для выставки «Верю» на «Винзаводе», представляет собой ряды лампочек, мерцающие подобно свечам перед зеркалом, в котором угадываются очертания алтарного образа. Любой зритель может опустить монетку – тогда загорится еще одна лампа: эдакое выставочное благочестие, игра в религию.

К слову сказать, по части нравственности к юбилейному проекту академии у иных особо чувствительных граждан могли бы возникнуть большие претензии. Прежде чем направляться с хоругвями к затерянным галереям, стоит обратить внимание на пятиметровую статую брутальной пары, слившейся в оргазме на стуле в парикмахерской, и подсматривающими за ними детьми. Вот вам, пожалуйста, эффектное порно, спонсируемое государством.

Конечный пункт – полотно «Экклезиаст», на котором изображен седовласый Соломон с распластавшимися у ступеней его трона писцами. Царь на полотне академиста XIX столетия без обиняков заявляет: «Все суета сует и всяческая суета». То есть, что бы вы, друзья, ни делали – все это глупости и пустые надежды.

Так в Манеже мы проходим путем от веры (пусть и обезличенной) к пассивному разочарованию. На этом пути главные экспонаты надежд и взлетов связаны с самым расцветом академии времен Екатерины Второй: великая архитектура Петербурга, сплошное западничество и копирование Рафаэля, освоение мозаики и размашистого масла, многочисленные портреты попечителей и почетных членов. Падение – сегодняшняя эклектика, где почти нет Церетели, но легче от этого не становится.

Здесь и возникает первая проблема, имеющая почти мистическую неразрешимость: отчего монаршая организация, плод просветительского XVIII века, когда императоры играли в народных благодетелей, пережила столько эпох и времен? Масонские ложи, например, – тоже поветрие XVIII столетия – исчезли. Исчез даже царизм (Англия, где Академия художеств тоже сильна, – исключение). Единственный ответ, который напрашивается после просмотра выставленных достижений, – оттого и жива, что всякий раз умирает (по аналогии со средневековым утверждением: «верую, потому что это абсурдно»).

Академия художеств постоянно иллюстрирует марксистский тезис о прогрессе, который возможен лишь при борьбе противоположностей. Такого количества противоречий нет ни у одного заведения. Судите сами: с одной стороны, это вроде как чисто профессиональная организация художников, с другой – создана она аристократами, руководилась графьями и князьями, а художники лишь служили исполнителями госзаказа. С одной стороны, это вроде как творческое учреждение, с другой – академические каноны выхолащивают всякое творчество (многие художники обламываются на стадии рисунка и копирования антиков). С одной стороны, чопорный Петербург, по праву считающий себя столицей академизма и хранящий воспоминания о великих академиках, с другой – разухабистая Москва, где сидит начальство и делает с точки зрения классики такие кульбиты, от которых у отца-основателя графа Шувалова случился бы припадок. С одной стороны, многочисленные разговоры о «мастерстве, невозможном без академии», с другой, если посмотреть на последние работы академиков, – стирание всяческих критериев мастерства.

В страшных тисках между модной галеристкой Айдан Салаховой (между прочим, преподавателем академии) и Александром Шиловым (который выше всяких там преподавательских глупостей), между современностью и ретроградством академия перешагнула XXI век и свою четверть тысячелетия. И что бы сегодня ни говорили об авторитарности и одиозности ее президента, какие бы споры не бурлили о настоящем и будущем академии, юбилейная выставка учит, по примеру царя Соломона, тихо покачать головой и произнести: «Все суета сует. Все равно искусство делается в другом месте».