Художник Евгений Максимов

– По роду своей деятельности вы находитесь словно бы между двумя лагерями: церковным и светским. На чьей вы позиции, когда заходит разговор о передаче культурных ценностей?

– В этом вопросе могу сослаться на свой греческий опыт. В Греции, на Кипре я много работал и знаю, как такие проблемы решаются. Любой памятник, возраст которого исчисляется более чем столетием, автоматически становится национальным достоянием. И все многочисленные охранные комиссии стоят на его страже. И в Греции идет очень плодотворная работа, взаимодействие между музейщиками и церковью. В принципе так должно быть и у нас. Ведь что нам делить? Живем же в одной стране, все нужно совместно сохранять.

– Но ведь в Греции не было такого периода, когда церкви отдавали под гаражи и склады, разоряли монастыри и жгли иконы…

– И Греция, и Кипр – страны с очень живой экономикой. Там тоже происходят довольно странные вещи: зданиями (в том числе и церковными) торгуют, их передают с баланса на баланс. И никто из этой передачи трагедии не делает. Но любое даже мало-мальски ценное здание там находится в госреестре, и за ним наблюдает специальная комиссия. Без согласия этой комиссии (куда входит и церковь) ничего нельзя поменять. Например, на Кипре есть такое местечко Омолос. Там был некогда монастырь – от него почти ничего не осталось – только церковь XVI века. Но зато в ней хранится частица святого креста. Церковные власти попросили меня сделать две небольшие фрески на фасаде. Но чтобы это сделать, пришлось получить несколько разрешений как от региональных, так и от центральных властей.

– Многие противники нового закона говорят, что, если отдать памятники, они погибнут, потому что у церкви нет специалистов, чтобы их поддержать…

– Я об этом слышал. Опять же что происходит в Греции – у них все отработано давно. В охранные комиссии входят и священники, и художники, и реставраторы. Они работают при музее и выезжают на места, где в этом есть необходимость.

– Почему же в России никак не сложатся гармоничные отношения культуры светской и церковной? Многие музейщики всерьез считают передачу памятников церкви грабежом…

– Не могу говорить за музейных сотрудников, но мне кажется, суть конфликта глубже. Советская власть нас долго разделяла: для нее церковная культура – это вроде как сектантство, варварство и мракобесие. А в церкви то же самое говорили и говорят про светскую власть. Это – наследие советского воспитания. Разделение на церковных и нецерковных людей – настоящее варварство. Оно канет в Лету с приходом нового поколения. Ведь кто драматизирует ситуацию? Пожилые люди, хранители. Они всю жизнь боролись за сохранность культурных богатств. А тут вдруг им говорят: сейчас батюшка придет, а вы ему все отдайте. Понятна реакция – крик и трагедия. Но пора уже осознать, что страна-то у нас общая, и в любом случае придется работать сообща.

– Итак, вы за передачу?

– Какие-то вещи, несомненно, должны остаться в музеях. Там они будут сохраннее. Например, «Троица» Рублева. При всем желании, как бы церковь ни напрягалась, она не сможет создать достойные для нее условия. Просто нет опыта. Я не за передачу, а за сотрудничество. Притом у музейщиков всегда должен быть приоритет.

– Такая работа – восстановление, реставрация – не сковывает вас, как художника? Все знают, что в православной церкви все надо писать по канону. Вот в католических храмах больший простор для творчества…

– Конечно, традиции разные. Католичество всегда искало что-то новое и допускало живописное новаторство. В православном мире, по общему мнению, действует канон. Но, понимаете, с каноном не все так просто. Ведь то, как писали фрески и иконы в XII, XV или в XVII веках, не одно и то же. Тем более в нашей огромной стране, где множество школ, вкусов и традиций, говорить о каком-то единообразии вообще нельзя. Для современной церкви канон – это образ жизни, а не то, как рисовать нос. Можно нос рисовать так или эдак, но нельзя забывать одной важной вещи: это искусство создается для храма и очень зависит от паствы, от тех людей, которые ходят в конкретную церковь. Если эта связь между художником, паствой и искусством происходит – творение художника будет жизнеспособно.

– Часто ли вы слышали недовольство своей работой от священников? Понимают наши церковные власти, что хорошо в искусстве, а что плохо?

– Однажды мне выпала честь расписывать домашний храм патриарха Алексия II. Очень небольшой храмик у него дома в усадьбе «Переделкино». Он меня пригласил на обед и стал рассказывать, что ему нравится. Он говорил: «Вы же меня не знаете, а я прожил жизнь, у меня есть свои приоритеты и вкусы». Несколько раз я у него был в гостях, беседовал о живописи (он был, кстати, потрясающий коллекционер). Он был убежден, что после того, как в церковном искусстве был почти вековой провал, теперь надо думать, кто мы такие, надо заложить основу для будущего. Если пуститься в эксперименты, люди не поймут, молиться не будут. Так что традиция – это своего рода спасительный мостик.

– Из тех храмов, которые сейчас строятся и расписываются, вам все нравятся?

– Как раз наоборот, большинство не нравится. Идет страшная халтура. Знаете почему? Утрачен навык церковной архитектуры. Ведь кто сегодня строит храмы? Тот, кто раньше, извиняюсь, коровники строил. Для церковной архитектуры нужны специальные знания. А этого попросту нет! В Институте архитектуры до этого руки не доходят – им коттеджей хватает, которые приносят огромный доход. Сейчас мы пытаемся на отделении Суриковского института что-то изменить, но вряд ли это получится в ближайшее время.