Питерский «Король Лир»

Немирович-Данченко писал после премьеры «Братьев Карамазовых»: «случилось что-то громадное, произошла какая-то колоссальная бескровная революция». Лев Додин после «Короля Лира» мог бы повторить эти слова основателя МХТ. Спектакль МДТ во многом пересматривает само понимание природы трагического. Общим местом давно стало представление о «трагически доверчивом» Отелло, веронских голубках Ромео и Джульетте, обманутом ведьмами Макбете. В оправдательном пафосе забывалось, что еще Аристотель уверял, что герой трагедии не может быть безвинен, иначе его несчастья оскорбят нравственное чувство. Лев Додин возвращает понятие трагической вины и в ней находит суть трагедии.

Сценограф Давид Боровский оставляет сцену МДТ почти пустой. Черные стены забиты белыми досками крест-накрест (отсыл к староанглийским фахверковым домам). Из многообразия звуков оставлен шум грозы да пианино в углу зала, за которым сидит удивительный Шут – Алексей Девотченко, комментируя музыкальными репликами происходящее. Перепробовав все русские переводы Шекспира, театр в конце концов сделал свою версию, отказавшись от стихов. Перевод Дины Додиной не ласкает ухо, скорее ранит.

«Это мой ублюдок», – представляет граф Глостер – Сергей Курышев своего побочного сына. Неожиданно хрупкий Эдмунд – Владимир Селезнев рядом с громадиной отцом ежится и молчит. Этот Глостер легко может скрутить обоих своих сыновей, если ему захочется. Воин в расцвете сил, он не привык ни сдерживать язык, ни сдерживать руки. И злясь на его грубость, оба сына ощущают (и этот мотив станет в спектакле важнейшим) свою ущербность рядом с его полноценностью и компенсируют ее разными способами.

Вообще, мир «Короля Лира» в МДТ вызывающе молод. Отцам – едва за сорок, дети только вступили в раннюю юность. Отдав роли Корделии, Эдгара и Гонерильи трем своим студентам, режиссер довольно сильно сократил их линии. Его не слишком интересовали ни любовь Эдмунда с обеими сестрами-принцессами, ни соперничество сестер, ни вражда-соперничество Эдмунда с Эдгаром. Его волновало, как искажают детей грехи отцов, как дети становятся орудием возмездия судьбы. И главной темой этого спектакля становятся крестные пути графа Глостера и Лира.

После Петра Семака стало понятно, что в нашем театре после долгих десятилетий перерыва появился грандиозный трагический актер: объем личности, трагический темперамент, феноменальный диапазон выразительных средств.

Вместе с этим человеком с седой бородой, в небрежно накинутой на плечи домашней хламиде в спектакль входит предощущение беды. Он слушает дежурные объяснения в любви, подмигивая зрительному залу: мы-то с вами всему знаем цену, но только так и можно держать дом. Когда Корделия отказывается выполнять ритуал, он советует бархатным голосом: «Попробуй еще раз!» И взрывается на втором отказе. Сейчас вопрос не в том, как наказать, а в том, как не убить ее на месте. Полководец, привыкший к беспрекословному повиновению, воин, привыкший, что рука разит немедля, он взнуздывает себя железной волей. И первый раз слова «Не стой между драконом и яростью его» звучат на сцене по-настоящему страшно. Такой задушит, не успев задуматься. И только король французский в виртуозном исполнении Игоря Иванова смеет ослушаться английского короля и рыцарски предлагает Корделии свою защиту.

Лир подходит к оскорбившей его Гонерилье, и та замирает, чуя смертный час. Кажется, первый раз в жизни Лир сдерживает свой порыв, ломая в себе что-то важное. Он натыкается на ненавидящий дочерний взгляд – «Я что, уже не Лир?». И первый раз вдруг понимает, что эта сама по себе подразумевавшаяся любовь есть главное в его жизни. Что без нее никуда.

В выгнанном Лире рождается ненависть к собственному телу, которое продолжает зачем-то жить, к сердцу, которое продолжает стучать в груди. Он бьется головой, чтобы заглушить мучительные мысли. И буря в степи кажется лишь слабым отзвуком бури души. У каждого человека бывает такая ночь, когда вся вода небес не утолит жажды, когда рвутся связи с миром, когда бунтуешь против небес. Король Лир скидывает одежду, в его глазах – сумасшедший блеск. Его страдающая душа сейчас равна мирозданию и может вместить его в себя. Король Лир поднимается на ту вершину души, когда внятна любая боль, когда жаль всех, и все вины мира берешь на себя.

Лучшая сцена спектакля – встреча Лира с ослепленным Глостером. Мягко-мягко Лир касается изувеченного лица и объясняет, что самое главное в мире глазами не увидишь. Додин обращается со своими любимыми героями жестче, чем Шекспир. Его Глостер будет присутствовать при том, как один его сын убьет другого. А Лир не только переживет Корделию, но узнает о гибели двух старших дочерей. В финале на сцене гора трупов, и только у пианино, на котором давно никто не играет, продолжают двигаться клавиши.