Posted 20 января 2013,, 20:00
Published 20 января 2013,, 20:00
Modified 8 марта, 05:08
Updated 8 марта, 05:08
«Послушаем, какая у них дикция»
Тема одного из докладов на конференции, сделанного самым известным исследователем истории МХТ Инной Соловьевой, была посвящена истории юбилеев Станиславского, которые праздновались в самые разные годы, но всегда неудачно. Последние празднования, проходившие при жизни основателя МХТ, больной Станиславский слушал по трансляции. «Сейчас будут передавать речи в вашу честь, Константин Сергеевич». – «Что ж, пойдем, послушаем, какая у них дикция!»
Парадоксально, но любые юбилеи и впрямь больше рассказывают о дикции организаторов и участников, чем о самом юбиляре. Лицо К.С., спроецированное на огромный шар, висело над участниками церемонии вручения премии Станиславского (режиссер вечера – Роман Самгин). Тот же (или очень похожий) шар с лицом Станиславского появился и на сцене МХТ (режиссер-постановщик спектакля-вечера – Кирилл Серебренников).
Станиславский, казалось, наблюдал за Сергеем Юрским, который умно и кратко объяснял, как важны для любого актера «перевоплощение» и «органика». Слушал, как Клаус Мария Брандауэр рассказывал о маленьком австрийском городке, где он родился и живет (две тысячи жителей, 500 коров, две тысячи кур), и никто не знает ни «систему Станиславского», ни самого великого русского театрального деятеля.
Станиславский наблюдал за мхатовской сценой, где сегодняшние актеры, режиссеры, театроведы, драматурги и писатели пытались «присвоить» и органично произнести тексты из писем и воспоминаний, из записных книжек и театральных апокрифов, примеривая роли сподвижников и оппонентов, любимых и нелюбимых актеров и писателей, учеников и почитателей (вплоть до крестьянина, написавшего письмо во МХТ о «театре, возвышающем душу»).
Фото: АНАТОЛИЙ МОРКОВКИН
Драматург Михаил Дурненков назвал свою документальную пьесу «Вне системы», подчеркивая, что Станиславский – актер, режиссер, создатель театра, создатель «системы» в этот раз постановщиков интересовать не будет. Пьеса концентрируется на Станиславском-человеке. Но, увы, К.С. – тот редкий персонаж, у которого вся жизнь была растворена в его искусстве: ни любимого хобби, никаких увлечений и интересов вне театральной сферы. Даже женщинами он увлекался исключительно из артистической среды. Как и в искусстве, в любви он был мономаном. Божественной красавице Айседоре Дункан (Илзе Лиепа) он писал записки об искусстве и почтительно целовал руки. А все нежные прозвища, весь лепет страсти, предназначенный только для единственной и так глупо звучащий для постороннего уха, адресовал единственной женщине своей жизни – своей жене, актрисе МХТ Марии Петровне Лилиной (Полина Медведева).
«Вы слишком снисходительны к себе! Вы – чудовище, а не плохой характер», – вздыхал в письме Немирович-Данченко (Константин Хабенский).
Сразу после спектакля языкастые представители СМИ сформулировали, что главный смысл зрелища – не как играют, а кто играет кого. Крэг – Деклан Доннеллан, А.П. Чехов – Владимир Сорокин, Горький – Захар Прилепин, Михаил Чехов – Евгений Миронов, Михоэлс – Константин Райкин, Сулержицкий – Виктор Рыжаков, Вахтангов – Дмитрий Черняков, сам режиссер-постановщик вышел Мейерхольдом, а тело замученного Мейерхольда в ЧК сыграл Клим. От Немировича-Данченко выходили Михаил Угаров, Константин Хабенский и театровед Алексей Бартошевич (оказавшийся куда более артистичным, чем практически все занятые режиссеры, что-то блеющие, мекающие и путающие слова). Реплики от Станиславского подавал в записи Анатолий Белый, а в финале в роли рачительного завхоза МХТ выехал из люка Олег Павлович Табаков.
Распределение было явно говорящим и даже кричащим. Но все ламентации на тему «как измельчали люди» перекрыл сам Станиславский: «Что делать, если нет талантов, приходится обходиться теми, кто есть…»
Интересно представить, как в том месте, где сейчас пребывает Станиславский, транслируют его юбилейные празднества и как он оценивает «дикцию» поздравляющих и участвующих. Повторяет ли знаменитое «не верю!», когда драматург идет против правды жизни, актеры наигрывают, а массовка нагнетает жути? Или склоняет белую голову, вспоминая, как просил за арестованного больного племянника (тот так и умер в заключении). Как, пока был жив, закрывал своим авторитетом опального Мейерхольда (строптивый ученик пережил учителя ненадолго). И слушает, как в надгробной речи Немирович-Данченко вдруг обронит сокровенное: «Его последних глубинных верований я не знал»…
К.С. не удавались его юбилеи, но в этот день он был рад собеседникам, старался задержать их подольше и поговорить о единственном и главном – о театре…