Последний водевиль перед концом света

Для тех, кто привык оперировать штампами, «Момикс» – прекрасный предлог. Они скажут, что в Москву привезли типично американский продукт – развлекательный и бездуховный. Как только не называли в прессе опусы Пендлтона – и комиксом, и слайд-шоу, и детским садом. Правда, музыкальные специалисты отмечали, что посмотреть спектакли «Момикса» стоит уже потому, что в них задействована хорошая современная музыка, в частности, Питер Габриэль, и непременно с экзотическим звучанием: слышны ухищрения двойной скрипки, аргульской волынки и армянского дудука.

Обвинять в бездуховности Пендлтона глупо, хотя он сам вроде бы дает основания для этого. Типичной для мирового современного танца философии безнадежности и тотального скепсиса у Пендлтона не найти. Нет у него и коллизий схватки добра со злом, типа той, что «держит» балет «Лебединое озеро». Автор спектакля не рассказывает связной истории, но творцом бессюжетного балета его тоже не назовешь. В череде красочных и азартных номеров глава «Момикса» ищет и находит другое – ощущение радости жизни. При этом проекты Пендлтона скроены по жестким законам коммерции: театральный продукт, серьезный он или шуточный, автору надо продать.

Пендлтон исходит из того, что любое человеческое движение есть потенциальный трюк. А страсть к трюкам – в крови у зрителей, будь они посетители классического балета, хлопающие тридцати двум фуэте, или публика, завороженно внимающая смертельному риску автомобильных гонок. Значит, надо соединить танец со спортом, придать спортивности театральный облик, вычленить из этого анклава занимательную, зрелищную сущность. И успех обеспечен. Так сложился фирменный стиль «Момикса», в котором важна не столько пластика, сколько ловкость исполнения.

В основе спектакля – идея всеобщей изменчивости, подсмотренная в природе. Сценические трансформации – конек Пендлтона. Недаром его номер с театром теней называется «Например»: мужчина превращается в женщину, она – в мужчину, и оба – в гермафродита. Из дрожания пальцев рук на белом экране складываются контуры диковинных животных, конечности становятся больше тела, а голова растет прямо из ног. Пендлтон любит использовать маски, световые эффекты и всякие технические приспособления – от длинных шестов до скейтбордов. О технологии его номеров лучше балетного критика мог бы рассказать инженер-механик, понимающий в системе рычагов и противовесов. Актеры Пендлтона легко бродят на гигантских ходулях и прыгают с шестом, почти как Елена Исинбаева. Они могут изображать четырьмя сплетенными телами одну ползущую ящерицу, корчить из себя восставшего из гроба Дракулу под румынскую народную музыку, выстраивать на сцене культ неведомого языческого бога с множеством рук и ног и на бегу крутить гигантский хулахуп. Палитра движений в «Момиксе» границ не знает. Танец живота здесь так же естественен, как классический пируэт, усиленная игра мышцами лица или художественная гимнастика. А выверенные мускулистые исполнители настолько точны в своем акробатизме, что могут служить рекламой здорового образа жизни.

Конечно, спектакль американцев наивен. Но это хорошая наивность цирка, в который каждый ребенок в детстве ходит с родителями за ручку. Из таких детей вырастают те взрослые, что на всю жизнь влюбляются в смысл понятия «цирковой». Они помнят, что цирк – это союз смелости и веселья. Пендлтон – как раз такой человек.