Актер Владас Багдонас

– Несколько лет назад вы ушли из театра Някрошюса Meno fortas. Был конфликт?

– Никакого конфликта! Я просто сказал, что «Фауста» не хочу играть. Потому что мне физически трудно уже – у Някрошюса театр построен в том числе на больших физических усилиях. (Някрошюс откровенно говорит о Роландасе Казласе, который играет протагониста в «Божественной комедии» и «Рае», что только он в труппе может эту роль сыграть). Я решил, что не буду старым мхатовцем – не стану играть эту роль до ста лет! И в отношении «Отелло» я предложил: «Давайте это закруглим на хорошей цифре 100 или 101!». Играть раз в год это нельзя. Актеру такие перерывы мешают. А спектакль, который публика пересмотрела по несколько раз, чаще не востребован (хотя на заявленный последний спектакль «Отелло», который мы играли после восьмимесячного перерыва два года назад, разобрали билеты за два часа). Кстати, про меня пишут что я – актер Meno Fortas, а я никогда в нем не был! Хотя мне, конечно, лестно, это – честь. Но Meno Fortas вообще труппы не имеет! Някрошюс уже не хочет на меня рассчитывать, я это отчетливо понял. Мы иногда встречаемся, но не очень беседуем на эту тему. Я не хочу лезть ему в душу, но и извиняться мне не за что. Я сделал шаг, который был сделать обязан. Если бы повернуть время вспять, я бы поступил так же. У меня такой характер. Я это делаю не впервые – когда я вижу, что спектакль истощается, я говорю: все! Даже когда я был совсем молодым и играл первый мой спектакль в Молодежном театре – «Воздушный змей погони», 16-летнего мальчика пьеса (сегодня Растаускас – известный эссеист), которая год была хитом, – после 40 спектаклей, я сказал: «Все!». Я смотрю прагматично: ты что-то сделал – вот и молодец, не стоит дожидаться, когда тебе скажут, что ты надоел. Одно дело, когда работаешь в бесплатном спектакле для льготных категорий граждан, но если показываешь устаревший спектакль за деньги – это уже оказание некачественной услуги. Я этого момента не хотел дожидаться. Уход я не считаю трагедией ни для себя, ни для Някрошюса. Мне кажется, он просто исчерпал какую-то мою ипостась. И я ему надоел. Хотя он мне – нет, его речи всегда мне интересны.

– А каково потерять такую возможность творческой реализации? Что вы получили взамен знаменитой театральной эстетики Някрошюса?

– Мне было интересно встретиться с Андреем Сергеевичем Кончаловским, я в нем вижу человека высококультурного и широко образованного. Когда я смотрю его «Дядю Ваню», то думаю о том, что был бы я режиссером, многое сделал бы иначе. Тем более что Серебрякова я уже играл у Някрошюса. Там я играл монстра, а Кончаловский хочет, легкого, приятного, симпатичного Серебрякова. Но его право иметь свое представление. А получил я прежде всего свободу: на репетициях у Кончаловского мы не то чтобы дурачимся, но я каждый день делаю что-то по-новому (это моя собственная инициатива, никто этого не требовал от меня). Но как-то Андрей Сергеевич подошел ко мне после очередного варианта и сказал: «Владас, а вот если…» Потом задумался и закончил: «А-а, делай, что хочешь…» Я чувствую себя довольно свободным и в то же время исполняющим свой долг. Хотя играю в рамках, поставленных Сашей Филиппенко, у меня и здесь есть чему порадоваться. (Я в этом отношении – человек почти армейский, умею выполнять то, что мне сказано. Причем это не Кончаловский заставляет меня делать, а мой долг перед актерами, которые сыграли уже 70 спектаклей. Разве я могу им сказать: давайте теперь делать совсем иначе?) Но у меня есть своя картина восприятия того, что происходит с этим человеком: веселость и легкость Серебрякова – игра перед старостью. Не со старостью – здесь он проиграл, старость заложена в его суть, неприязнь друзей, отсутствие удовлетворения от работы, правота дяди Вани в отношении его научных трудов… Но надо как-то жить и надо как-то сохранять лицо! А уж в роли Чебутыкина – полная импровизация: сцена твоя, делай с ней, что хочешь. Впрочем, я и у Някрошюса исполнял, скорее, монологи, нежели работал в партнерстве.

– А отчего вы отказались от роли Плюшкина в спектакле Кирилла Серебренникова?

– К сожалению, при всем уважении к режиссеру и материалу у меня не получается по времени – в январе мы должны выпустить премьеру в театре Моссовета. Спектакль по Набокову «Машенька» ставит дебютант Иван Орлов, ученик Хейфеца. Буду играть бывшего поэта Подтягина. Опыта работы в театре с молодыми режиссерами у меня почти нет, но – попробую. А Плюшкина сыграет Алексей Девотченко.

– Если роль не требует особых физических затрат, сыгранный в полную силу спектакль – изнуряющая работа для вас?

– Ой, нет! Никогда не верил, что можно два часа сидеть и отдыхать после сыгранного спектакля. Я не говорю, что начало спектакля для меня – праздник. И вру, когда рассказываю кому-то, что сцены не боюсь, – всякий раз не знаю, получится у меня или нет. Но существование на сцене – не самая трудная задача, если работа приносит удовольствие. Мой самый близкий друг всю жизнь работал на нелюбимых работах. Вот это и ужасно, и изнурительно, как он несчастлив по этой причине! А я себя довольно уютно чувствую – и в профессии, и в материале, который мне предлагают. У меня было всего несколько ролей, с которыми просто нечего было делать, – я тогда был молодым, работал в штате и был обязан играть все, что дают, отказываться было не принято.

– А вы давно не в штате?

– С 1989 года. Я был первым актером в Литве, который перешел на договорные отношения – ушел из штата Молодежного театра, был большой скандал.

– Ваш уход из литовского театра почти совпал по времени с повышенной востребованностью в российском кино. Здесь есть причинно-следственная связь?

– Не думаю. Еще до ухода у меня началась череда встреч с большими режиссерами – Сергей Урсуляк занял меня в «Бриллиантах для диктатуры пролетариата», а Алексей Учитель пригласил в фильм «Край». Съемки, проходившие в суровых условиях, но в очень дружественной атмосфере, запомнились еще и тем, что я в ночь на свое шестидесятилетие ехал в поезде Вильнюс – Петербург. Помню, администратор, которая занималась покупкой обратного билета, сразу по прибытии попросила у меня паспорт. Я смутился: «Может, не сегодня? Может, я завтра паспорт принесу?» Но она попросила срочно, посмотрела на паспорт, и все ей стало понятно. И киногруппа устроила огромный бал в честь моего шестидесятилетия, от которого я, собственно, бежал из Литвы в леса под Петербургом. Потом Константин Богомолов инициировал мой приход в фильм «Дирижер», который в результате снял Павел Лунгин. После Лунгина мне стали активно предлагать почитать сценарии, но я снимался в основном в эпизодических ролях. Вот за август, сентябрь и несколько дней октября «засветился» в трех картинах российских режиссеров. Один день работал с Машей Мироновой в сериале под названием «Сын». Она там играла главную роль, а меня пригласила сыграть священника, к которому она приходит спрашивать, как дальше жить. Снялся у дебютанта, в лирической комедии «Любители», главную роль там играет Кирилл Пирогов. Но вот в августе у меня случилась довольно значительная работа – в дебютном фильме Дмитрия Грачева (он был вторым режиссером у Бондарчука на фильме «Сталинград»). Этот фильм по повести писателя-фантаста Александра Громова снимали в Исландии. По сюжету на какой-то планете 91-96 отменили смертную казнь, и заключенных, приговоренных к смертной казни, власти выпускают в болотистое, непригодное для жизни пространство, чтобы они там погибли сами. Я играю одного из них, такого сектанта-одиночку, приговоренного, наверное, за противостояние властям. Нас там человек восемь, мы пытаемся найти счастливые острова, чтобы спастись. Мораль, которая, наверное, вложена в эту историю: стоит ли рисковать жизнью всех, если ты не знаешь, спасешься ли сам или спасешь кого-нибудь? Самое интересное, что остров все-таки находится, но персонаж Жени Миронова (самого опасного для властей бунтаря), пожертвовав всеми, остается там один, как Робинзон Крузо. С одной стороны – психологическая драма, а с другой – компьютерные технологии, населяющие кадр виртуальными существами, которых технически иметь в качестве партнеров довольно трудно – их ведь врисовывают позже!

– Вы сегодня настолько мало связаны профессионально с Литвой – примерно неделю каждого месяца проводите в России. Есть какая-то адаптация? Появились ли новые друзья? Или ощущаете дискомфорт?

– Нет особого дискомфорта, потому что и в Литве особых приятелей у меня не было. Но и в Москве поиск друзей я не веду. У меня нет задачи влиться в московскую жизнь. Я получаю здесь удовольствие от профессиональной востребованности. Но мне знакомо особое чувство возвращения домой. Я не говорю, что уезжаю из Литвы в командировку. Я уезжаю в театр – играть роль. Мои однокурсники при встречах даже говорят обычно: «Владас, ну хватит, ну перестань, отдохни!» – они считают, что я заработался.

– То есть вы едете на заработки как гастарбайтер?

– С той разницей, что гастарбайтеры, как правило, зарабатывают не по своей специальности. А я, слава богу, могу заработать по своей. Пригласят меня в Швецию или в Китай – я с удовольствием поеду и туда.

– Ваши взрослые дети покинули Литву. Почему?

– Дочь уже 18 лет живет в городе Саарбрюккен в Германии, я очень доволен тем, что она состоялась – и как музыкант, и как педагог (она – альтистка). А сын только что поступил в Вильнюсский университет на арабистику. Но когда через две недели узнал, что его принимают на исторический факультет Абердинского университета, выбрал Шотландию. Думаю, арабистика не очень нужна ему – у него голубые глаза. Тема моих детей важна для меня. Я серьезно думаю об их будущем.

– Вы – хороший отец?

– Не думаю. Во-первых, я всегда был в разъездах. Во-вторых, как я сказал в одном из интервью, «я все время смотрю в землю», то есть имею привычку углубляться в самого себя, отвлекаясь от жизни близких. Часто проявляется мой эгоизм, который не дает мне права сказать, что я – хороший отец. Кроме того – работа. Хорошо, что она не дает покоя, иначе – ложись и умирай! Работа – путевка в дальнейшую жизнь. Пробовать рисовать, музычку писать или стишки (я сочиняю иногда песни, принимаю участие в бардовских фестивалях), или даже роман – это самообман. Я – актер.

– Как вы считаете, состоялись ли вы как актер? Считаете вы себя оцененным или недооцененным?

– Думаю, что я должен быть только счастлив тем, что получил от судьбы. А какая-то материальная оценка моих заслуг – дело истории. Я очень прагматично смотрю на оценку, которая может тебя закинуть куда-то на недосягаемую высоту, а потом падать будет страшно больно. Поэтому я держусь золотой середины. Не то чтобы «не высовывайся!», но не нужно хотеть большего, чем ты достиг. Ни вообще в жизни, ни тем более в имущественном эквиваленте – все это суета сует. Квартиры, машины, дачи – одни заботы…

СПРАВКА