Герцоги и панки

В британской музыке глубоко укоренилась традиция противостояний между большими группами. Всем известно, что у The Beatles, до 1965 года включительно излучавших непорочность и оптимизм, в негласных врагах числились развязные The Rolling Stones. Годы спустя анархисты The Clash состязались с Sex Pistols в громкости и веселой злобе; панкам тогда противостоял анемичный Ян Кертис из Joy Division со своей монотонной ритм-секцией и голосом грустного хтонического чудища. Язвительный манчестерский щеголь Моррисси то ли в шутку, то ли всерьез (этих англичан разве разберешь?) рассказывал в интервью, как ему хотелось бы пристрелить Роберта Смита из The Cure. В этой борьбе творилась история британского рока, где каждый новый жанр – не альтернатива, а оппозиция господствовавшему ранее.

Особенно острое музыкальное соперничество разгоралось между субкультурами, которые можно условно назвать «пролетариат» и «юноши из хороших семей». Оно достигло апогея в 90-е, в эпоху брит-попа – приглаженного гитарного рока, вышедшего из «мэдчестерских» клубов на стадионы: в гараже такое играть неприлично, а вот в Гайд-парке – в самый раз. Борьба между главными адептами брит-попа Oasis и Blur вошла бы во все учебники социологии, если бы их писали не зануды: с одной стороны – идолы короткостриженных фанатов «Манчестер Юнайтед», тех, кого англичане называют chavs (местный аналог гопников). С другой – любимцы лондонских студентов-гуманитариев, чьи песни в массе своей флегматичны и трудны для пивных танцев. Они ссорили старых друзей, журналы, графства (север – Oasis, юг – Blur), намеренно выпускали синглы в один день, желали друг другу умереть от СПИДа...

Победителя, конечно, не было. Но до сих пор главный хит первых, Wonderwall, ежегодно орут дурниной в палаточном лагере на фестивале в Рединге, а под opus magnum вторых, Song 2, все новые и новые отличники впервые получают по лицу в пабах всей Старой Доброй. Так и британская рок-сцена и по сей день испытывает большое – и противоречивое – влияние брит-попа.

Видные ее представители, Kasabian, в споре «ботаники – хулиганы» – однозначно на стороне задиристости. Их часто называют преемниками Oasis, и на московском концерте было много ребят в футболках с логотипом тех запальчивых манчестерцев. Были и люди в футбольных шарфах: все же один из хитов Kasabian – Fire – официальный гимн английской премьер-лиги, а уж сколько их песен звучало в видеоиграх про футбол и рекламе спортивной одежды – не сосчитать.

Традиция гласит, что у «хулиганистой» группы должен быть «интеллигентный» противовес. Но остальной британской музыке сейчас противопоставить Kasabian, в общем-то, некого. Вернее, лестерцы в одиночку сдерживают напор целой россыпи пресных инди-коллективов, чья музыка точнее всего характеризуется как «милая». Но если в нулевые Kasabian поровну делили радиоэфиры с условными Franz Ferdinand, то прошлогодний альбом «48:13» вывел их из второго эшелона в пантеон действительно больших групп. Резкий, напористый, с цепкими мелодиями, значительной электронной составляющей (она – след рейверской юности гитариста и идейного вдохновителя группы Серджио Пиццорно) – он и эксперимент, и кульминация всего, что написали Kasabian.

Год назад англичане уже играли в Москве – на приостановленном ныне фестивале «Субботник». К чести его организаторов – большая редкость, чтобы главная группа момента приезжала в Россию сразу после громкого релиза и хэдлайнерского выступления на Glastonbury – одном из крупнейших фестивалей мира. Видимо, исступленная московская публика так впечатлила Kasabian, что они не смогли отказать себе в удовольствии вернуться с полноценными шоу в Петербург и Москву.

Столичный концерт начался как надо – с драки. Говорят, сразу после открытия дверей среди воспитанной модной молодежи обнаружился нетрезвый тип, который быстро получил в нос и был уведен охранниками; на этом атмосфера Подлинной Британии в восьмитысячном московском зале как-то иссякла. На разогреве были молодые йоркширцы Marmozets, с большой самоотдачей игравшие эдакий облегченный пост-хардкор. Вокалистка, милашка Бекка Макинтайр, что было сил трясла белокурой головой и носилась по сцене, как по раскаленной сковороде, а драммер вызывал опасения, что к выходу главной группы от ударных останется груда металлолома. Разогрев приняли хорошо, но вскоре вышли те, кто доказал: чтобы привести толпу в экстаз, необязательно заливать сцену потом и кровью.

Kasabian были не по-хулигански элегантны; фронтмен Том Мейган до последнего не снимал пиджака – но внешность часто бывает обманчива. Начали с места в карьер – вызывающая Bumblbeee, дерзкая стадионная Shoot the Runner, нервно-веселая Velociraptor, боевая Underdog – лестерцы не позволяли толпе перевести дух до самой середины концерта. В середине же была предусмотрена спокойная полуакустическая интерлюдия: сыграли меланхоличную Thick As Thieves – очень английскую, полную узнаваемых маккартниевских гармоний, ощутимо навеянную одним из хитов пресловутых Oasis. Из нее вдруг безо всякого перехода вытек уважительный кавер на People Are Strange Джима Морриссона, и классическую балладу слушатели пели так же громко, как и вещи самих Kasabian. Оба вокалиста – и Мейган, и Пиццорно – не будучи вообще-то обладателями выдающихся голосов, звучали неожиданно классно. Под конец вновь решили задать жару: Treat – чтобы все танцевали, Empire – чтобы все кричали; Fire – чтобы задохнулись от чувства единения. Кульминацией стало исполнение Vlad The Impaler, рефрен которой разгоряченная публика выкрикивала донельзя яростно, а мелодию финальной Lost Souls Forever зал долго распевал a capella. «Мы, знаете ли, много где играли, но вы, ребята, просто невероятные!», – сказал Серджио Пиццорно, и в эту обычную для любого концерта вежливую фразу в тот вечер очень верилось.

Судя по сообществам российских поклонников Kasabian в соцсетях, каждый на этом концерте хоть что-нибудь да потерял – телефон, резинку для волос, значок, студенческий билет, соседа, с которым пили вино в очереди. И почти во всех случаях пропажу удалось вернуть благодаря отзывчивым единомышленникам. Вероятно, это Kasabian привезли молодым москвичам, уставшим от идейных разногласий, немного чувства единения: ведь на самом деле у любого бристольского франта есть что-то общее с ливерпульским матросом, а любой герцог в глубине души – панк.