Писатель Алексей Иванов

– Алексей, на этот раз вы взялись за криминальный жанр?

– Нет, это роман не криминальный. Это роман о поиске причин, по которым один человек может доверять другому в мире, где торжествуют только хищники, это роман о ловушках судьбы. Его нельзя считать историческим, хотя во многом он построен на реальных событиях в истории Союза ветеранов Афганистана города Екатеринбурга. С «Ненастья» я возвращаюсь к формату большого русского романа, романа о войне и мире, романа о судьбе и стране. До этого я восемь лет занимался сценариями, культурологическими проектами и жанровыми романами. Сейчас я ушел в новый большой проект, он называется «Тобол». Это одновременно и сценарий восьмисерийного фильма об истории Сибири в петровские времена, и исторический роман, и документальная книга.

– Вы уверены, что большой роман будет востребован современным читателем?

– Мне кажется, большой роман востребован всегда. Никуда этот жанр не ушел. Другое дело, что не во всякий год и не во всякую эпоху писались произведения, соответствующие этому формату. Я думаю, проблема не в актуальности, а в качестве текста. А в качестве своего текста я уверен.

– Сегодня к книгам вообще падает интерес…

– Да, книга уходит на второй план. Но мне кажется, что она превращается в такое элитарное искусство, как, например, театр. Книга не умирает, не умрет. Но уже не будет занимать первое место, на котором стояла раньше. Жаль, конечно. Но я не вижу в этом катастрофы.

– Кто они, ваши новые герои?

– Это плебс. Это те люди, на которых ложится основная тяжесть реформ, которые на всех войнах становятся солдатами. У них нет какой-то особой миссии. Я вообще не склонен называть русский народ каким-то богоносным. Но это именно русский народ. Люди без каких-то особых амбиций. Они – основная страта в нашей стране. И наверняка на многие поколения вперед останутся основной стратой. Но они редко становятся предметом художественного изучения, художественного освоения. К таким же героям, например, относятся и герои «Тихого Дона». Вот если бы Григорий Мелихов и Аксинья жили в 1990-е годы или в наше время, то Гришка, возможно, был бы ментом, а Аксинья – завскладом.

– А почему – афганцы?

– В принципе можно было брать кого угодно, но история афганцев – она очень драматургически выразительна. Дело в том, что это люди, которые в распадающемся мире ищут способы объединения. Можно объединяться, например, на принципе землячества, криминальных группировок. А они объединяются своим афганским опытом. Он никого из них не сделал лучше, благороднее, но, тем не менее, это способ одного человека доверять другому человеку.

– «Ненастье» – это характеристика времени?

– Ненастье у меня – не образ 1990-х годов, как оттепель – 1960-х. Ненастье у меня в романе – это такая экзистенциальная ловушка. Люди в нее попадают и не могут из нее выйти. А попадают туда по причине, что нет у них веры, например, нет способа как-то компенсировать эти переживания, найти духовный выход из этой ситуации.

– Когда вы работаете над книгой, к помощи Интернета прибегаете?

– Я очень люблю фактурность и точность фактуры. Когда описываю ограбление, я знаю, какой фургон, какой марки мои герои грабят. Я смотрю в Интернете, как выглядят эти фургоны, как там устроена банковская защита. Если описываю какой-нибудь вертолет МиГ-24, я одной рукой пишу роман, другой шарю в Интернете, чтобы узнать, какие у этого вертолета иллюминаторы, как устроены колеса… Думаю, современному писателю без Интернета уже работать невозможно, хотя бы ради того, чтобы создавать отчетливую картинку. Для меня картинка очень важна.

– Хотели бы, чтобы по «Ненастью» сняли фильм?

– Ну, писателю всегда хочется, чтобы по его произведению сняли фильм.

– К экранизации «Географа…» у вас были претензии?

– Фильм мне очень понравился. Конечно, мне хотелось бы быть и его режиссером, и автором сценария, и оператором, и сыграть все роли. Однако я понимаю, что это невозможно. И понимаю, что экранизация уходит довольно далеко от первоисточника. Но считаю, что надо судить по качеству получившегося продукта. Если фильм получился хороший, значит, все сделано правильно. Этой экранизацией я полностью доволен. Тем более, могу похвастаться: фильм снимался именно в тех местах, где я жил и учительствовал, в той школе, в которой я сам учился, когда был школьником, именно на том затоне, который я описывал в своем романе. Мне это исключительно приятно было увидеть на большом экране.

– Как вы пишете? По скольку страниц в день? Как поступаете, если оказываетесь в тупике?

– Я пишу легко. Я очень работоспособный человек. Пишу не быстро, но получается много. Если у меня тупик, я просто хожу, думаю и стараюсь найти выход из этого тупика. Формулирую для себя, в чем заключается тупик. А хорошо сформулированный вопрос – это уже половина ответа. Пишу я не по страницам, а по эпизодам. Ставлю себе такую задачу. Если мне удается написать эпизод за два часа, прекрасно. Если не удается – значит, работаю больше, иногда и десять часов.

– На чтение время остается?

– Я читаю только то, что мне нужно по моему проекту. Это огромный объем чтения.

– Уместны бы были ваши произведения в школьной программе?

– Нет, не уместны. Я пишу для взрослых.

– В этом романе есть ненормативная лексика?

– Есть. Я не вижу проблемы в том, что в текстах присутствует мат. Это не значит, что мат – это хорошо или что мат нужен. Он в жизни присутствует, и никуда от этого не деться. Другое дело, оправдан мат художественно или не оправдан. Мне кажется, в моем романе – оправдан.

– По-вашему, какой он, ваш читатель?

– Когда работаю, я не пытаюсь представить себе своего читателя, свою целевую аудиторию. Я пишу то, что мне хотелось бы прочитать самому.

– Помните, с кем вас сравнивали в начале пути?

– С кем меня только не сравнивали! С Соркиным, с Павлом Бажовым, со Стругацкими, с Крапивиным, с Набоковым...

– Родители как-то повлияли на то, что вы стали писателем?

– Родители у меня простые инженеры-кораблестроители. Они не очень вдавались в то, чем я занимался. Не хулиганю, милиционеры меня домой не приводят – уже хорошо. Я был самостоятельным ребенком. И всегда хотел быть писателем, с раннего детства. Я тут недавно нашел тетрадку, там исписано три с половиной страницы, на обложке – слова: «Три Робинзона», роман, Алеша Иванов, 6 лет». Все школьные годы я что-то писал-писал. Фантастику. Я и читал тогда только писателей-фантастов.

– И как сложилось дальше?

– Когда учился в десятом классе, решил: надо поступать туда, где учат на писателя. И поступил на факультет журналистики Уральского университета. Думал: что-то близкое, тоже пишут. Перед этим я прочитал книжку, которая называлась «Беседы о журналистике». И в ней черным по белому было написано: «Дорогой друг, если ты хочешь стать писателем, не ходи на факультет журналистики». Я подумал: я-то всяко умнее! Но скоро меня выгнали. Потому что мне это было не интересно. Дальше я решил иметь не столько узкую специализацию, сколько широкую эрудицию, и поступил на факультет, который тогда назывался «история искусств», а когда закончил – «факультет искусствоведения». Я стал искусствоведом, и мне это помогало. Мне нравился язык, которым владеют искусствоведы, как этим языком можно описывать картину. Именно изобразительная мощь языка искусствоведов меня привлекала. И дальше все пошло-поехало. Но пошло-поехало очень медленно и вяло.

– Вас не печатали?

– Я 13 лет писал в стол. Первая книга у меня вышла в 2003 году. Выпал наконец-то шанс, которого я очень долго ждал: меня заметил Леонид Юзефович и предложил меня книгоиздательству. Они сразу издали несколько книг. То есть я оказался готов к удаче. Это очень важно – быть готовым к удаче. Тогда, когда она на меня обратила внимание, у меня уже были написаны и «Общага-на-крови», и «Сердце Пармы», и «Географ глобус пропил». Я сразу выстрелил несколькими романами. Журналисты тотчас же написали, что Иванов строчит как пулемет – в три месяца по роману. С тех пор я живу только писательским трудом.

– Я читала все романы, которые вы сейчас назвали. Там с первых строк виден мощный писательский талант. Как же редакторы издательств 13 лет его не замечали?!

– У тех людей, которые меня не печатали, я не спрашивал, почему они меня не издавали. Хотя в принципе можно их понять. Представьте: живет на окраине города Перми человек по фамилии Иванов, который не имеет никаких знакомств в Москве, у которого ни копейки нет, чтобы в Москву съездить. Который к тому же пишет про свою провинцию. Какие шансы есть у этого автора? Никаких. Поэтому не печатали.

– Скорее всего, они просто не читали то, что вы им присылали.

– Ну и не читали тоже. Я как-то раз ездил на семинар молодых авторов… Меня, кстати, разгромили. И там я проделал такой хитрый трюк. Компьютера у меня тогда не было, я на машинке перепечатывал свои тексты, получалась такая увесистая пачка. И я, значит, в середине пронумерованные страницы поменял местами. Если бы человек читал, он бы эти страницы положил правильно. Я потом посмотрел: страницы лежали так, как я их положил… Да, книги до издания доходят разными путями. По большей части это все-таки путь личных знакомств. Как это ни обидно, все равно по блату. Я пользуюсь таким советским словом. Меня тоже издали по знакомству. Если бы не Юзефович, я бы и сейчас, возможно, писал в стол.