Алексей Комлев: " Мы знаем: жизнь смертельно хороша, но нужно исполняться приговору"

Алексей Комлева родился в Йошкар-Оле в 1977 году.Автор поэтических сборников " 24 часа без любви", "Беседы с королевой", "Окончание начала".На портале "стихи.ру" у поэта 13 000 читателей, на его произведения написано 250 рецензий.Врач-кардиолог отдела сердечно-сосудистой хирургии Национального Медицинского Исследовательского Центра Кардиологии им. А.Л. Мясникова,Алексей Комлев соавтор 2-х глав в руководстве по кардиологии в 4 томах под ред. Е.И. Чазова, автор более 40 публикаций, выступал с научными сообщениями на многих международных кардиологических конференциях во Франции, Хорватии, Сербии, Израиле и др. странах.

Честно говоря, я и не спрашивал у Алексея Комлева, является ли он членом какого-либо Творческого Союза.Как, например не спрашивала - зачисляя к себе в Отдел на работу Константина Бальмонта, Валерия Брюсова, Юргиса Балтрушайтиса, Вячеслава Ходасевича, Бориса Пастернака Начальник Театрального отдела Народного комиссариата Просвещения (ТеО "Наркомпроса") О. Д. Каменева - жена Каменева и родная сестра Троцкого - являются ли эти поэты Членами Союза Писателей. Потому что в 1918 году - ровно сто лет назад - никакого Союза еще не было, а "писатели дурели в канцеляриях Театрального отдела" чтобы не "числиться нетрудовыми элементами" (В. Ходасевич) с прямо вытекающими их этого незавидного "лейбла" пролетарскими жесткими мерами.

Сейчас Творческих союзов в избытке, а вот членство в них стало весьма условным.В нашем разговоре Алексей Комлев называл имена врачей, великих русских литераторов - Антона Павловича Чехова, Викентия Викентьевича Вересаева, Михаила Афанасьевича Булгакова. Вспомнили мы и врача, замечательного драматурга Григория Горина - пьесы которого и сейчас в репертуаре "Ленкома". Алексею доводилось с ним встречаться, а я сыграл с Григорием ни одну партию в пирамиду в ЦДЛовской бильярдной...

Забыли мы упомянуть, что составитель «толкового словаря живого великорусского языка» Владимир Иванович Даль тоже был врачом - военным хирургом. В течении 30 лет В.И. Даль записывал вятские, и тамбовские, и курские слова, выражения, и поговорки, оперируя раненных солдат, принимая участие в русско-турецкой войне, в подавлении польского восстания, в хивинском походе - переезжая из конца в конец бескрайней Российской империи с предписаниями. Вокруг Даля говорили солдаты, призванные на службу изо всех губерний. В полковом же обозе шла телега, груженная записками Даля, которая иногда терялась, но потом - слава Богу! - всегда находилась. Эта обозная телега была гружена будущим словарем.

Сердце, особенно в советской поэзии всегда было весьма употребительной идиомой - "Легко на сердце от песни веселой", "Комсомольцы, беспокойные сердца", "Спасибо сердце, что ты умеешь так любить" и пр. Пафосное, советское, общее понятие - в восприятии Алексея Комлеве - сердце - это часть человеческого организма, страдающее множеством недугов, которые он, хирург, своими руками должен устранять, и сделать каждое больное сердце по возможности, здоровым. В мозгу, и в оперативной памяти клинициста всегда существуют и страдают множество больных, лежащих на койках палат, за которые он несет ответственность, и о которых он думает постоянно все дни и ночи https://youtu.be/CkKhkC7TTy8

В трудовых буднях и годах, во врачебном и в поэтическом бытовании Алексея Комлева напрочь отсутсвует праздность. Никогда ему не доведется по-пушкински:"По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам". Алексею всегда ни по-фетовски, он совершенно не -"Природы праздный соглядатай" .И даже гарик Игоря Губермана:"Высокого безделья ремесло меня от процветания спасло" не о нем, и вовсе ему не подходит.

В то же время я искренне считаю, что некоторая творческая праздность поэту просто необходима. И что в популярных выражениях, которое родились в нижнем буфете ЦДЛ в благословенное времена Союза писателей СССР - "где бы не работать, лишь бы не работать" или "чтобы не работать, надо слишком много работать" - есть какой-то смысл не только с точки зрения "тунеядцев" или вышеупомянутых "нетрудовых элементов".

В своем видео-интервью Алексей Комлев в частности говорит:

"У поэзии, несомненно, есть и целительная составляющая. Но мне ближе представление Максимилиана Волошина о поэте, как о Сотворце.Называя, давая поэтические определения событиям и явлениям , сама поэзия становится, по-волошински, Сотворцом.Перевоплощая реальность в текст, поэт тем самым, оживляет и саму реальность.Стремление к поэтическому одиночеству, уединенности, так сказать, поэтическая мизантропия, имеет понятные мне физиологические корни.

Изо всех искусств, поэзия является наиболее феноменальной - именно в кантовском смысле. Поэзия выкраивает мое время для себя, и новая строчка может явиться всегда, а не только во время ночного дежурства - когда я относительно свободен.

Революция в культуре, которую вроде бы детонировали манифесты футуристов, без Маяковского не пошла бы так далеко…

Люди, которые, казалось бы, должны нести на себе всю ношу ответсвенности за достижения предыдущих поколений, спровоцировали хаос на своей родной земле, и принесли неисчислимые разрушения. То ли от недопонимание, то ли злого умысла. Думаю, было и то, и другое.

Поэту, прежде чем что-либо написать, надо себе зримо представить возможные разрушительные резонансы, от написанного им. Слово породило мир, слово может его и разрушить.

Рождественские праздники и настроения отражаются в поэзии.В Евангелие от Иоанна сказано - "вначале было слово и слово было Бог".

Бежать из царства духа в мир плоти противно внутренним ориентирам, которыми мы, христианские поэты, живем. Этому учит нас сама библейская поэзия..."

Внутренняя поэтическая свобода Алексея Комлева определяется масштабом его духовного зрения.Несовершенство мира, и главное - человеческих отношений, порой приводит поэта в отчаяние. Мы не только стареем, мы утрачиваем смысл нашей молодости. Свою поэтическую миссию Алексей Комлев находит в том, чтобы жизнь не оказалась сильнее его идеалов. Истинный талант не терпит форсирования, педалирования, нарочитости.

Алексей Комлев живет поэзией, но реализует себя и в свой профессии врача. Россия - великая хирургическая держава. Основателю сердечной трансплантологии Владимиру Петровичу Демихову в 2016 году был уставлен памятник. Именно Демихова считал своим учителем Кристиан Бернард. Алексей Комлев - наследник великих и врачебных, и поэтических традиций.

И вот - стихи

Записка

Закончилось. И что-то изменить

Ни я, ни ты не в силах, слава Богу.

И ты, и я – мы сделали так много,

Что, может даже, так не может быть,

Но было, тем не менее. Мы стерли

Границы понимания себя,

Узнав взамен, что можно не любя

Испытывать такие спазмы в горле,

Что если бы смогли мы зарыдать

Так, чтоб потом не пожалеть об этом –

То слезы затопили б это лето,

А Ницше передумал бы писать

Свой «Казус Вагнер»: как-никак Тангейзер

Как образ все же будет посильней,

Чем Übermensch. Но мысль моя длинней,

Чем избранный размер.

Даешь eraser,

Стиралку, ластик, мыло, бечеву.

Как все же странно: я еще живу

И не совсем допер, что это точка,

А дальше – только белизна листочка,

Молчание твое, моя тоска,

Раз в год Привет, сто тысяч раз

Пока.

P.S.

Дорогая Ирина!

Пишу Вам не от избытка,

Но от скудости чувства, которое не тебе

Предназначено, друг мой.

И знаю, в моей борьбе

За тебя против Вас окончательная попытка,

Увенчается тем же позором мое письмо,

Как и прочие письма,

написанные в начале,Середине, конце…

И поскольку Вы их читали,

То молчанье твое утверждает за Вас само,

Что тебе просто пофиг мои словеса пустые.

Ты живешь где-то там, куда я не могу дойти,

Где кончаются все мною пройденные пути.

В те пределы, наверное, могут вступить лишь ты и

Те, кому разрешаешь ты быть в них самим собой

Без напрасных усилий достойным Вас стать, конечно.

А со мной телефонная связь может длиться вечно,

Словно музыка. Только мобильник дает отбой.

Батарейка, которую вовремя не сменили,

Прекращает концерт, как бы ни был оркестр хорош.

Ты во мне не нуждаешься, что и понятно.

Что ж,

Так, пожалуй, оно и вернее, без лишней пыли.

Только с губ моих будет срываться всегда одно

Твое имя, которое всех мне имен дороже

,И мое имя с Вами навечно пребудет, но

Под ногами твоими.

И это одно и то же.

Химия чувств

Очарованье кончилось. Осталось

Недоуменье – странная среда,

В которой растворились: боль и жалость,

Надежда, страсть, всегда и никогда.

Влюбленности нетварные кристаллы

В реакции с физической средой,

Растаяли и, растворившись, стали,

Особенной, но все-таки водой.

Хреновый из меня случился химик.

Из чуда получил я реактив

Для синтеза бесчувствия, с чужими

Причудами его объединив

Ириада и Алексея

Фидий по пьяни сболтнул мне, что пальцы твоих ступней

С мраморным привкусом возбуждают куда сильней,

Чем Афина-Паллада и ейный папаша Зевс,

Громыхающий средь небес.

С ним я, бесспорно, согласен, хотя и не древний грек.

Думаю, если б Гомер двадцать первый век

Выбрал для ПМЖ – мы б искали среди витрин

Ириаду Гомера, блин.

Жаль мне, что я не Ахилл, не Аякс и не Одиссей:

Ты стоишь больше, конечно же, жизни всей –

Только мертвым героям по силам оплата за

Отраженье в твоих глазах.

К мертвым, а также к немертвым поэтам (не все ль равно)

Ты равнодушна, ведь стихи сочинять давно

Стало делом немодным – не то что считать бабло.

Мне, короче, не повезло.

Ты, вероятно, мне скажешь, что снова я не о том.

Сердце для мраморной статуи есть фантом,

Отпечаток влюбленности в скульптора, чья рука

Поднимала за облака.

Кто ты такой, – ты, наверное, спросишь,

– и сделал чё,

Чтобы хотя бы о чем-то, хотя – о чём?

О пустой болтовне, несбывающихся мечтах?

Да пошёл ты на …

Да уж, иду, убегаю, что мочи есть, мчусь стремглав

От заклинания смерти «I don’t love».

Но все время пока я бегу, жизнь идет ещё.

Только это обратный счёт.

Когда в часах закончится песок...

"Искусство быть посторонним..."E. Летов

Когда в часах закончится песок,

Ты дай мне знать, пожалуйста, об этом.

Все вещи, отслужившие свой срок,

Утрачивают звание предмета

И делаются хламом – должен он

Как можно раньше выброшен быть вон.

Со временем простимся не спеша,

Часам и дням предоставляя фору.

Мы знаем: жизнь смертельно хороша,

Но нужно исполняться приговору –

Конечно бытие, и в свой черед

Все то, что было, быть перестает.

И вот уже мир прошлого исчез.

Изменится хоть что-то в настоящем

Без нас?

Что значит это слово – без?

Что значим мы?

Я думаю все чаще

О смысле слов, о времени, о том

Неведенье, в котором мы живем.

Мы есть. Нас нет. Цепляясь за предел

Существованья, в нем мы и потонем.

Проникнет в суть лишь тот, кто овладел

Искусством оставаться посторонним

Явлениям, событиям, судьбе,

А в довершенье – самому себе.

Гистерионика

Истерить прекращаем. Спустя шесть десятков лет

(Чтоб не сглазить, пусть будет лет этак через сто двадцать)

От безумно любимой останется лишь скелет,

Без умений любых, кроме разве что ухмыляться.

Та, с которой не смел говорить ни в стихах, ни так,

О которой и думать не мог без надрывной муки,

Превратится в похожий на всех остальных костяк,

Состоящий из Са++, С, Н, О, Р и... скуки.

Не захочешь тогда ни смотреть на него, ни петь

О таинственной стати, изгибах его предплечий,

Дивной стройности голеней... Так отрезвляет смерть

Опьяняемых жизнью: никто из живых не вечен.

Только веришь ли ты в эту трезвость, блажной алкаш,

Правнучатый племянник Орфея с обломком лиры?

Нет, не веришь, и снова меняешься баш на баш,

Тень своей Эвридики любя больше правды мира.

Противогаз

И все-таки она была – любимой,

А не любой какой-нибудь. О ней

Писались ямбы, проливались слезы.

Наверное, повинен здешний климат,

Что осенью не помнят о весне

И всем стихам предпочитают прозу.

Понятно всё: никто не виноват,

Насильно мил не будешь, знамо дело.

- Сонет? Ах, да. На память сохраню.

Когда она, не опуская взгляд,

Ушла, я понял: память опустела.

Нет смысла помнить всякую фигню.

Ни страсти, ни обиды, ни досады.

- Звони, я буду рада. Ну пока.

Расстались, как подружки. Без истерик.

Чудовищная, словно ангел ада,

Спустя минуту мертвая тоска

Вползла клубами хлора из-под двери.

И я узнал, что подарил как раз

Минутой раньше свой противогаз.

Неизлечимый случай

Ты есть, я знаю. В этом и беда,

Болезненная правда антитезы:

Ты есть – я (только) знаю, что всегда

Останусь, в лучшем случае, протезом

Несбывшегося счастья твоего.

С возвышенной мечтой твоей родство

Мое четвероюродно, понятно,

Юродство ж, как бы ни было занятно,

Не добавляет к вере ничего.

Жизнь вопиет о смерти всякий раз,

Когда мы возвращаемся к привычной

Реальности из мира снов, где нас

Любили те, кому мы безразличны

Или, по крайней мере, не нужны.

О, как я обожаю эти сны!

В них так заметен привкус опиатов,

А герИрин попробовав когда-то,

Вы навсегда останетесь больны.

В лечении пристрастия к тебе

Наркологи мои не преуспели.

Я благодарен Богу и судьбе

За их нерасторопность в этом деле

И вовсе не желаю быть здоров.

Спасибо всем. Не нужно докторов.

Мы все умрем, но для стихов полезней,

Чтоб я скончался от такой болезни,

Где измеряют тяжесть суммой строф.

Не учит многознание уму,

Рек Гераклит. Старик был прав, конечно.

Мои писанья надобны ль кому?

Пожалуй, нет. Жизнь зла и скоротечна,

В ней не хватает места для поэм.

И все же я пишу тебе.

Зачем?!

Воспользуюсь английским – why not trying?

You are my love forever. Since I’m loving

I want You just to know that I am.

Этапный эпикриз

Время – весьма хреновый целитель.

Небо в алмаз-ах!- ную клетку.

Вспомнил с улыбкой о Гераклите:

Все изменяется. Только редко.

Год на исходе, а мне все то же:

Снится смеющаяся богиня,

Волосы льются и пахнет кожа,

Вьется серебряной нитью имя.

Не-забываема, что ни делай

С этой болезнью – не станет легче.

Лист назначений, конечно, белый,

Но вот чернила из черной желчи.

Тихо лежу на своей постели.

У изголовья бормочет кто-то.

Видимо, эта болезнь смертельна,

Но выздоравливать неохота.

Москва-Фьезоле экспресс

Ты знаешь то, как ты мне…

Смена дней,

Недель и прочих временных отрезков

Не изменяет склонности моей

Разглядывать тебя, подобно фреске

В какой-нибудь там Фьезоле, где Бог

Рукой ди Пьетро свой творил чертог.

Я знаю, что ты знаешь, то как ты…

Пределы снов едва ль определимы,

А значит, вечный поиск красоты

Полночные продолжат пилигримы,

Среди которых странствую и я

К истокам фэзуланского ручья.

Мы знаем, что нельзя их отыскать,

Но этот путь едва начав однажды,

Еще никто не возвращался вспять,

Не ведая ни холода, ни жажды,

Затем что в тех краях живут мечты.

Флоренция прекрасна. Как и ты.

Дорога в Коктебеле

Извилист путь неведомо куда:

По вертикали и горизонтали

Мы движемся - порою без труда,

Но чаще с мыслью, что дойдем едва ли.

Мир полон тайн, и главная средь них -

Он тщетен, наш маршрут, иль небесцелен?

И не напрасно ль я сплетал свой стих

Из желто-серых сланцев Коктебеля?

Мы, странники, прошедшие путем

Всея земли до смертного излома,

Увидим ли разверстый окоем

Иных небес, где будем мы как дома?

И ты, что стала мне дороже всех

Под звездами обоих полушарий -

Услышу ли я там твой нежный смех,

Где свой предел положен всякой твари,

Где завершенье всех земных дорог,

Где каждый подведет себе итог?

Urbi meae(мой город)

Я люблю этот Город за то, чего нет у него,

Чего не было в нем и чего, я надеюсь, не будет:

Бесконечного бега, стремления мимо всего,

Безрассудного дерби вдоль улиц, вдоль взглядов, вдоль судеб.

А возможно за то, что бываю восторженно рад

Не спеша и без цели пройти по вечерним бульварам,

По зеленому драпу аллей, как лет десять назад,

И тогда этот Город мне кажется добрым и старым.

Иногда забываю, люблю я его или нет,

Среди новых влюбленностей, и восхищений, и сует,

Но ко мне возвращается нежность из прожитых лет,

Когда детство мое этот Город, как память, рисует;

Когда женщины Города могут читать между строк,

Когда взгляд твой и каждый твой вздох удивительно дорог,

И когда я иду по асфальтовой коже дорог

И хочу закричать, я, наверно, люблю этот Город.

Я люблю этот привкус горчащий ушедшего дня,

Когда в два часа ночи мы только садимся за ужин.

Я люблю этот Город, который живет без меня,

Но во мне и которому я, слава Богу, не нужен.

Pronomina personalia

Они пришли, чтоб чувствовать Весну,

Друг друга встретить много лет готовясь,

Чтоб написать вдвоем еще одну

Наивную, но искреннюю повесть.

Они не знали ни ее сюжет,

Ни смысл, ни стиль, но где-то там, под спудом

Их темных душ, уже рождался свет –

Ее страниц божественное чудо.

Он видел в мире, полном чепухи,

Не более чем фон ее портрета,

И посвящал любимые стихи

Прекраснейшей из девушек планеты.

Она входила в каждый его сон,

Но всякий раз казалось, что случайно,

И оба знали, кто в кого влюблен,

Но притворялись, будто это тайна.

Они хотели тех простых вещей,

Что иногда бывают слишком сложны:

Он так боялся быть чуть-чуть смелей,

Она – еще чуть-чуть неосторожней.

Они расстались этой же весной,

Когда весь город, в зелени и пыли,

В жару июня несся как шальной…

Они одни друг друга не любили.