Настройка оптики

С древних времен два сравнения неотступно преследовали живопись. Одни сравнивали картину с застывшей поэмой. Требовали от нее ясного сюжета, захватывающей истории, или, по гамбургскому счету, какого-то гражданского послания. Другие говорили, что творение художника – это застывшая музыка. Разрабатывались даже живописные лады (что и как надо написать, дабы зритель почувствовал грусть или радость). Понятно, что в идеальном произведении совмещается и то, и другое. Но история русского искусства, как и наше отношение к картине, явно склоняется к литературности. У академистов и передвижников что ни полотно, то рассказ (не случайно же в школах по ним пишутся сочинения). Если хотите увидеть, во что все это вылилось, самое время отправиться на экспозицию премии «Кандинский», где царствуют «Синие Носы», превратившие пресловутое проповедничество от кисти в балаганный комикс.

Нередко нашей словесности противопоставляют западную и особенно американскую музыкальность. Мол, на Западе рано поняли, что искусство не должно быть копировальным аппаратом. Отсюда и расцвет абстракции – зайдешь в любой американский музей и на месте, где у нас висят сцены из быта рабочих и колхозников, обнаружишь брызги Джексона Поллока.

Конечно, наше искусство долгое время яростно служило общественным интересам. Но на обочине, в андеграунде всегда вызревали музыка и абстракции. В какой-то момент – в революционные 1920-е годы или во времена «оттепели» – они выходили на поверхность, но потом вновь забивались реализмом. В том, что сегодня спокойные, созерцательные холсты вновь становятся популярными (взять хотя бы недавнюю ретроспективу Игоря Вулоха), есть своя закономерность. Большая часть галерейного продукта сблизилась с рекламой, чистым пиаром – доверие к нему падает. На дворе другие критерии.

Проект Екатерины Демуровой и Сергея Смирнова как будто не предполагал громких заявлений и газетных сенсаций. Демурова создает картины, продолжающие традиции оп-арта, «оптического искусства», когда художник захватывает зрителя визуальными обманками. Правда, лабиринты, конусы, лестницы и колонны на холстах куда как многогранней и глубже простой геометрии. Они отсылают к архаике, к древним камням Греции, к осыпавшимся колоннам Рима, к пирамидам Мексики. Фактура, глубина пространства здесь важнее, чем расчет. Не случайно куратор выставки Полина Лобачевская, отлично знакомая с минимализмом Краснопевцева, создала своего рода архитектурную инсталляцию: некоторые из холстов висят в «обрамлении» движущейся видеокартинки. Движение перетекает в абсолютный покой, в залах создается подобие древнего лабиринта.

Пространство и вовлечение в него зрителя не менее важны и для графики Сергея Смирнова. На листы Смирнов накладывает медные пластины, отчего каждая из работ оказывается наполненной не только двухмерными рисунками и надписями, но и трехмерными объектами. Создается невероятный эффект «вхождения» внутрь, путешествия внутри форм. Нельзя сказать, что все эти переживания были для знатоков особенно новыми. Но, как и с американскими горками, испытывать их приходится лишь в особые моменты, когда другие аттракционы кажутся банальными.