Актер Андрей Шибаршин

– В спектакле «Москва – Петушки» вы, кажется, впервые играете «нашего современника». И сразу такая роль...

– Ну все-таки между нами разница почти в полвека... Хотя мудаков я периодически вижу на улицах. Они – современники всех времен. Просто иногда в силу каких-то обстоятельств – политических или социальных – они выходят на первый план. Но существуют всегда. Особенно сегодня.

– Охарактеризуйте сегодняшнего...

– Серая масса. Думаю, что серая масса сегодня – это те, кто за «стабильность». Понятие – обширное, люди-то – одни и те же, только самовыражаются по-разному. А скорее никак не самовыражаются. Они существуют при любом режиме, их все устраивает.

– Наверняка Сергей Женовач предлагал вам что-то «вытащить» из себя для создания образа...

– Приходится все время преодолевать в себе склонность созерцать и терпеть. А если говорить о творческой стороне вопроса, наверное, эта роль – «на вырост». Больше двух часов играть такими широкими мазками – и рабочий, и мудак, и серая масса, и собутыльник – и ничего не разрушать. Прочитав впервые Ерофеева, я совсем не полюбил эту поэму, но, когда начал работать над спектаклем, обнаружил какие-то вещи, которые просто не могут в тебя не попадать. Это же такая эпохальная история – классика, которая и время показывает, и сквозь время. И начинаешь чувствовать этот текст, как чувствуешь, например, «Реку Потудань» Платонова.

– Вы можете сказать, что Платонов – ваш автор?

– Сергей Васильевич долго добивался, чтобы мы пропустили его через себя, и мы периодически читали вслух самую разную его прозу. Он совсем не театральный автор, но, мне кажется, что нам удалось. Нас ведь всего трое, работа потребовала абсолютной искренности... Когда мы работали над «Потуданью», у меня родилась дочь, и мне были особенно близки это детское восприятие, наивность и искренность рассказов и повестей Платонова. Которые, наверное, свойственны русскому народу, настоящему, а не серой массе... Есть земля, есть солнце, дождь, осень, зима, весна, лето, есть человек. Без одеколонов, бесконечных реклам, причесок, гелем намазанных, без погони за новыми телефонами. Все это убрать и сыграть искренне, откровенно – такая была задача, которую мы сами поставили перед собой. Мне всегда нравится играть этот спектакль, который всякий раз отличается от предыдущего, потому что 36 человек, сидящих в зале, понимают они это или нет, но являются участниками действия – мы же больше половины спектакля ведем «диалог» с их глазами!

– Как вам это удается? Неужели зритель не мешает? Он ведь может оказаться плохим партнером...

– «Плохого» зрителя на этом спектакле бывает процента два. Человек достал билеты, потому что дефицит, и вот сидит, к нему трудно пробиться – ему все по барабану: «Какие-то вялые люди ходят по сцене, выдавливают из себя слова многозначительно...» А потом вдруг смотришь – человека «пробило»! Он сидит и вытирает слезы. И на поклонах видно, что люди вдруг поснимали с себя скафандры и искренне аплодируют. Для меня вообще поклон имеет большое значение – ты не просто снимаешь свою маску, ты видишь напротив себя людей, снявших маски.

– Наверное, трудно не стараться солировать, а играть командно?

– У нас такой театр – Сергею Васильевичу важна общая история. Если кто-то, пробуя, становится ярче, чем это нужно для конкретной истории, то надо «загасить», главное – общую, коллективную историю держать. В этом есть определенный труд, нужны опыт и умение, чтобы играть спектакль и быть точно на своем месте – не больше и не меньше. Несмотря на то что кто-то, может, пришел на спектакль специально на тебя посмотреть. Нам эти правила игры были ясны еще с института – выполняй ту функцию, которая тебе задана! Никогда тебе не дадут выражаться больше, чем нужно! Иначе это будет уже не спектакль Женовача. Сергею Васильевичу важен сам материал и автор, которого он очень старается услышать, его спроецировать на спектакль. Это сегодня – большая редкость, этим и ценен, на мой взгляд, наш театр.