Пианист Николай Луганский

– Николай, на фестивале в Сочи все ли у вас премьеры?

– Практически. Очень давно я играл музыкальные моменты Рахманинова, недавно все четыре «Экспромта» Шуберта из 142 опуса. Сонату Бетховена я играл два раза в жизни 20 лет назад, так что фактически она для меня новая. А Альбенис – это совершенно новые для меня вещи. Программу эту сыграю в США еще несколько раз, с небольшими изменениями.

– Что у вас за любовь к этому композитору?

– Обожаю Альбениса! Играл его года 4 назад в Москве, Питере и Париже. Но другие пьесы из «Иберии». Если брать композиторов, грубо говоря, чисто фортепианных, то есть 4 – 5 имен, которые полностью изменили наше представление о рояле. Это Шопен, Лист, Рахманинов и Альбенис.

– У нас Альбениса редко играют. Играл покойный Олег Бошнякович. Насколько его исполнение для вас было образцом?

– Интересно, что Бошняковича я живьем никогда не слышал, я знаю много его записей, но, правда, Шопена в основном. Мог слышать «Испанскую сюиту», но не помню. Есть записи классика Алисии де Лярочче. Она записала все, что играют испанцы, всего, мне кажется, Альбениса. «Иберию» она полностью записала три раза! Я очень надеюсь, что я буду когда-нибудь играть может быть не всю «Иберию», но какой-то диск сделаю. Просто произведение очень длинное, 80 минут, на один CD не поместится. Скорее всего несколько пьес из «Иберии» и Azulejos, которая не относится к этому циклу никоим образом и вообще неоконченная вещь. Может быть, будет испанская сюита или что-то еще. Это планы на отдаленное будущее.

– Непростую программу вы подали так, что зал сидел не шелохнувшись.

– А я был приятно поражен публикой, которая довольно трудные для слуха произведения приняла очень хорошо. Внимательно слушали: приятный сюрприз.

– А насколько вам была знакома сочинская публика?

– Никак не знакома была: я тут практически впервые! Приезжал лет 20 назад на полтора дня буквально. Райское место, хотелось бы такой климат в большей часть России (смеется).

– На бис вы сыграли не совсем классическое произведение, причем ныне живущего автора…

– Да, это этюд Капустина. 8-й этюд из опуса 40. Феноменальный совершенно. Капустин – уникальный композитор, единственный.

– Вещь незаигранная.

– Я бы не сказал, что есть заигранное и незаигранное. Вот этот 109-й Опус Бетховена – величайшее его творение с одной стороны, с другой стороны не самая исполняемая соната. Я не выискиваю раритеты, для меня нет разницы, Концерт Чайковского или Azulejos Альбениса – если я влюблен в музыку я ее играю. Мне кажется, при таком подходе и публика будет относиться также, не будет расстраиваться, что в тысячный раз что-то услышала… Нет, у меня нет идеи играть редкие произведения или тем более современные. За этюды Капустина я уже брался. Играл пару других, захотелось выучить новые. Но это другой мир, это джазовая музыка, хотя и полностью записанная нотами, там ни одного такта импровизации. И это вообще совершенно другой тип пианизма, после Рахманинова это играть очень сложно.

– Ну то есть мы не услышим, как Николай Луганский играет джаз?

– Нет! Я могу дома для родственников сыграть Глена Миллера, что-то из популярного, я просто по сути своей не импровизатор. Это совсем не мое. Вот у Дениса Мацуева – получается (смеется).